1. 3. 3. Принципиальное разграничение памяти и воображения. Трансцендентальная память другого
Он радикально, наконец, ставит вопрос: «является ли воспоминание образом и если является, то каким именно? А если стало бы возможным – в ходе соответствующего эйдетического анализа – выявить сущностное различие между образом и воспоминанием, то как объяснить их переплетение, даже смешение не только на уровне языка, но и в плане жизненного опыта: разве не подразумеваем мы под воспоминанием-образом, даже под воспоминанием вообще образ прошлого, который мы себе создаем?» [ПИЗ, 72]. В намерение Рикёра, впрочем, входит не просто установление «сущностного различия», которое со времён Аристотеля было хорошо известно31, а со времён Канта возвело воображение на недосягаемую для эмпирической памяти высоту, но обоснование трансцендентальной, «чистой памяти», которое бы порождало образ там, где смешивалось с воображением, и только. Рикёр опять обращается к Бергсону и его различению «чистого воспоминания» и «воспоминания-образа»: первое, «непротяжённое и бездейственное», Бергсон очищает от «всякой примеси ощущения, от связи с настоящим» и помещает в бессознательно-латентное состояние, откуда оно может быть извлечено под влиянием движения «актуального переживания», вызывающего постоянное возникновение образов и их узнавание [Материя и память, с. 248]. Существование чистого воспоминания всегда виртуально: будучи восстановленным в актуальном переживании, оживлённым в образе, оно оказывается ощущением, «слабым восприятием» чего-то отдалённого, притом настолько, что само собой приходит на помощь компенсирующее воображение. Необходима поэтому постоянная и напряжённая работа ума: ведь «просто образ, образ как таковой, не соотнесёт меня с прошлым, если только я не отправлюсь в прошлое на его поиски, прослеживая тем самым то непрерывное поступательное движение, которое привело его от темноты к свету» [там же, 245]. Несомненно, чистая память Бергсона пассивна настолько, насколько активно чистое воображение Канта: первая укрывается всегда в прошлом, позволяя воспоминаниям проявляться подобно фотографиям, второе действует в настоящем, неустанно формируя то, что Бергсон называл «актуальным переживанием». Рикёр в целом следует этому подходу32, однако пытается всё же связать память с praxis, действием, идущим от некоего трансцендентального центра.
Кому в этом смысле можно атрибутировать память, работу по припоминанию? Рикёр вспоминает «внутреннего человека» Августина [ПИЗ, 137], локковскую эпохальную триаду тождество (identity), сознание (consciousness), самость (self) [ПИЗ, 143] и абсолютную субъективность Гуссерля [ПИЗ, 155]. Все они характеризуются особой имманентной длительностью акта, той длительностью, что порождает время, стало быть настоящее и его поток, а самое главное, сознание этого потока, дающее память его состояний. Подобно тому