Они работали тогда в крошечной деревенской школе в отдаленном карельском поселке. Оленька была беременна, и в семье ждали дочку. Ей уже и имя придумали – Инга.
Оля должна была за две недели до родов лечь в больницу, но роды начались раньше срока. До районного центра сто километров, дорога разбита вдрызг грузовиками, вывозящими к железной дороге лес. На дворе стоял дождливый сентябрь, и ямы на дороге превратились в озера, в которых воды было по пояс. Поэтому, когда местной фельдшерице стало понятно, что роды у «учителки» сложные и ей самой не справиться с ними, Эдвард принял решение – везти Ольгу в больницу на лошадке.
Потом он всю свою жизнь казнил себя за этот опрометчивый шаг. А всему виной были преждевременные роды. Если бы женщина к этому моменту находилась в стационаре, ей смогли бы оказать квалифицированную помощь. И хоть врачи сказали ему, что, останься он дома, Олю тоже было бы не спасти, он в смерти жены винил себя.
…Они выехали из поселка уже в сумерках. Их провожали всей деревней. Сосед и приятель семьи Валевских – поселковый ветеринар дядя Саша, у которого вместо одной ноги была с войны громко постукивающая на мостках деревяшка, – поехал с ними. Если бы не он, то Эдьке – так Валевского называли в поселке, – осталось бы только повеситься на березе в лесу.
Оленька стонала, и иногда вскрикивала от дикой тряски. Лошадка бежала по обочине дороги, а колеса телеги подпрыгивали на рытвинах и ухабах. Эдвард каждый стон своей любимой женщины воспринимал с дикой болью в сердце. И ничем, совсем ничем не мог помочь. Ну, только добрым словом. И он шептал ей эти добрые слова прямо в ухо, склонившись над Ольгой под брезентовым пологом, который соорудили над ней рукодельные деревенские мужики, чтоб «бабу не мочило».
Потом Оленька вцепилась в руку мужа своими тоненькими пальчиками и искусанными в кровь губами прошептала:
– Эдди, все! Больше не могу!
– Сто-о-о-й!!! – прокричал Эдвард вознице.
Дядя Саша сказал лошадке «Тпру-у-у-у!», натянул сильно поводья, и послушный конь остановился.
Дальше все было как во сне. Минуты показались двум мужикам вечностью. Но все когда-то кончается, и Оленькиным страданиям пришел конец. Ее лицо исказила гримаса боли, послышался «бульк», как будто камень упал в воду, и в тот же миг большой живот опал, и тут же послышался писк.
Дядя Саша ловко вытащил из-под ночной рубашки у Ольги сморщенного голенького ребенка,