Начинать, до конца не осознавая, что начинаешь, вовсе непросто – Гудулу был в смятении. Здесь, вокруг, воины происходящее понимали иначе, чем он, знали заранее, что должны совершить, к чему он совершенно не подготовлен. Да, он рвался сражаться за тюркскую честь и будущее, но обычные люди, которые в крепости и поселении? Он не готов убивать подряд и без разбору… как рыжую роженицу на постоялом дворе.
Нужно было подойти и представиться коменданту, сильному, вне сомнений в себе, живущему огромной, воодушевляющей уверенностью в осознании своей правоты, и не мог, чего-то не хватало.
И в рабстве бывает свобода, а в каждой свободе есть рабство… Выбежав словно в горячке, Гудулу вскочил с маху в седло, огрел плеткой жеребчика.
11.В старом склепе
В просторный, затхлый от сырости склеп, наполненный другими резкими, перехватывающими дыхание запахами, сверху струился нежно-розоватый свет заката. Причудливо преломляясь в трещинах мрачного каменного навершия, он словно дразнил живое странными тенями прошлого, возникающими в косых лучах. Среди надгробий, грубых массивных плит у жертвенной чаши, потрескивающей жаром сгорающих перьев, костей, степных трав, сидели старый князь Ашидэ и не менее старый шаман Болу. Старший жрец капища, шаманы и камы выкладывали рядом с чашей человеческий остов. Было холодно. Властвовала замогильная тишина, нарушаемая мягким голубиным воркованием, осторожным постукиванием иссохших и выветривших полых костей.
Склеп был древней ритуальной пещерой, доступной не многим – ее тщательно охраняли суровые, молчаливые помощники, слуги шамана, стоящие истуканами в небольших гротах, нишах, узких переходах от одного вместилища склепа к другому. Полутемная, полная тлена веков, дурмана, горьковатого запаха жара в чаше, эта древняя пещера, обустроенная руками человека, словно бы усмиряла желания всякого, ступившего под ее сталактитовый свод, любое человеческое высокомерие.
Сухонький князь мирно дремал, изредка шевеля длинными реденькими усами. В нем не было ничего важного, властного, он походил на обычного старика, доживающего век без прежних желаний, равнодушного к жизни.
Шаман был одутловат лицом, но не толст, и жилист. Под грубой одеждой, увешанной перьями птиц, связками когтей, крупных зубов незнакомых зверей, в ритм тяжелого дыхания вздымался небольшой округлый животик. Казалось, он так же погружен в дрему, подобно старейшине, но веки были сомкнуты не плотно и глаза из-под них иногда давали знать о себе.
– У нас готово, властвующий над живыми, – обращаясь к шаману Болу, сказал старший служитель пещеры, завершивший работу с человеческими костями.
Шаман приподнялся, пошел вокруг плиты с выложенным скелетом, дотронувшись до белых костей, остановился.
В отверстия в куполе, шумно, встревожив князя, влетели новые голуби. Рассаживаясь на шестах над помостом, на клетях, самом помосте, находя друга или подружку, ради