– Мама, мама, а дядя Миша стал одуванчиком! – поспешила она сообщить матери, когда та с грудой картонных коробочек проходила через гостиную в спальную.
Так мы с ней подружились. И уже на правах друга она заявила, что пойдет в город вместе со мной, потому что один я могу заблудиться. Я согласился с условием, что она попросит разрешения у матери.
– Ну, если Михаил Ефимович не возражает, то и я не возражаю, – ответила Елизавета Федоровна. – Только не досаждай Михаилу Ефимовичу глупыми вопросами, а то он рассердится и не будет больше с тобой дружить.
– Не рассердится, он добрый, – возразила Настя, подала мне руку и вопросительно посмотрела в глаза. – Правда, ты добрый?
– Правда, – ответил я. И мы, держась за руки, вышли на улицу.
В Петербурге, городе соборов и церквей[24], я привык почти ежедневно посещать церковные службы. Поэтому и в Мологе первым делом решил пойти в храм, помолиться, чтобы все мои дела устроились так, как угодно будет Богу.
В двух кварталах от дома Елизаветы Федоровны находился Воскресенский собор, напомнивший по внешнему сходству Корсунскую церковь в Угличе. Разве что колокольня чуть выше и более утонченная. Мы с Настей вошли внутрь собора. Литургия закончилась, читали часы, псалом пятьдесят четвертый: «кто дал бы мне крылья, как у голубя? я улетел бы и успокоился бы; далеко удалился бы я, и оставался бы в пустыне; поспешил бы укрыться от вихря, от бури».
Настя обошла со мной четыре придела (пророка Илии, Николая Чудотворца, Успения Божией Матери, святых Афанасия и Кирилла), мы поставили свечи у икон. В главном приделе, Воскресения Христова, я помолился у образа Спасителя, она тоже что-то пошептала. Когда мы вышли из собора, она некоторое время сосредоточенно молчала, размышляя о чем-то своем, и только когда мы подходили к Торговой площади, задала свой главный, мучивший ее еще в соборе, вопрос:
– А ты правда веришь в Бога или притворяешься?
– Почему ты так спрашиваешь? – удивился я.
– Мой папа говорит, Бога придумали попы и эксплиататры. А мама говорит, что Он есть.
– Конечно, есть! Обернись на эти мощные дубы сбоку от храма, посмотри, как ярко светит солнце. Кто создал весь этот прекрасный мир?
– Папа говорит, все само придумалось.
– И эта башня сама собой придумалась? – я поднял руку вверх, показывая на каланчу, рядом с которой мы остановились.
– Каланчу придумал Достоевский[25].
– Достоевский романы придумывал, а не каланчи, – поучительно поправил я Настю.
Она топнула ножкой:
– А папа говорит, каланчу придумал Достоевский.
– Ну, ладно, ладно, – поспешил я согласиться. – С твоим папой я спорить не буду. Возможно, насчет Достоевского он и прав, но нет ни одного человека, который хоть однажды не слышал бы в своем сердце голос Христа. И папа твой слышал, иначе бы его сердце не болело