Я хотела тишины, а ты, мама, если можно так сказать, жила вслух. Посмотри, как рано начинает темнеть, говорила ты мне. Знаешь, давай лучше эту вазу поставим сюда… Включу-ка я радио… Так пить хочется, чаю, что ли, согреть… Не забыть бы соли купить, кончается уже… Не забудь, я завтра приду с работы попозже… Ты говорила, а я старалась не слушать, не слышать, не обращать внимания. Я уставала от этой непрерывности и восставала против нее, но и втягивалась невольно, и начинала ловить себя на многословии.
Но что для меня было самым тягостным и болезненным – до отчаяния! – я никогда не была предоставлена самой себе. Ты ходила за мной почти тенью, участвовала в каждом миге моей жизни: все время советовала, помогала, поправляла, одобряла или укоряла, на что-то обижалась, с чем-то не соглашалась, рвалась заменить меня в любой житейской мелочи или откорректировать ее на свой лад.
В любую секунду нашей совместной жизни я находилась под твоим взглядом. Твоя оценка, твое измерение обволакивали, пропитывали, заполняли меня, не просто стесняли мое «Я», а почти стирали его, не давали проступить, проявиться… Я не умела, не знала, как этому противостоять, не обидев тебя, я старалась быть терпеливой, что получалось далеко не всегда, и я, увидев тебя расстроенной или обиженной, страдала еще больше.
Наша, почти трагическая, несовместимость была с нами всю жизнь. Скажу больше. Я, изначально, природно иная, отличная от тебя по характеру, по складу души, по темпераменту, по вкусам и устремлениям, – с каждым годом становилась все более похожей на тебя. Во мне проступали твои реакции на окружающее – быстрые, скоропалительные, импульсивные, которые мне не нравились, мешали в тебе, но трижды – повторенные во мне самой. Я ловила себя на суетливости и мнительности, на утомительном для другого участии в его жизни, многословии, и – ничего не могла поделать.
Я была уже почти твоей копией, почти тобой, мы становились одним целым, словно сросшиеся сиамские близнецы – родные, близкие до предела и так же, до предела мешающие друг другу жить своей жизнью.
Прости меня, мама, мамочка, дорогая моя, прости за то, что я веду этот разговор. Поверь – во мне нет и тени упрека, обращенного к тебе. Было как было. Человек такой, какой он есть, и он не может дать другому больше того, что есть в нем или у него. Ты отдала нам всё, что могла, – больше отдать невозможно. Но мне, сегодняшней, так нужно еще раз прожить, пережить – уже в себе – происходившее с нами…
Ах, мама, мама, как удивительно ты проявляешься во мне, как повторяю я не только твои поступки,