ловит весенние градины,
смеясь от счастья и холода,
подбрасывает их ладошками…
Скажите, какого цвета
бывает на свете радость?
Скажите, её руками,
наверно, потрогать можно?
«Бумаги лист —…»
Бумаги лист —
и эта ночь моя!
Быть может,
счастье нарисую я…
Не вспышку, нет,
а мягкий отсвет, искорку,
и солнца диск —
ещё не высоко,
и девочка,
нелепая, как искренность,
по росным травам
ходит босиком.
Странное чувство вызывают эти ранние – неужели мои? – стихи… Как же не похожи они на те, что рождаются во мне сегодня. Но только ли годы – между ними? Не просто годы – целая жизнь… Из прошлого пришедшие стихи… Язычества вчерашнего штрихи? Сквозь толщу лет пробившийся родник? Иль… Истины теряющийся лик?
Материнское биополе
Зачем мы в этот мир пришли?
Чтобы пройти с в о е й стезёй
от лона матери родной
до лона матери-земли…
Перед рождением
– Мама, – подумала она, – я хочу к тебе, мама.
Мама не ответила. Не все мысли можно расслышать.
– Я хочу к тебе, мама, – она присоединила к своей просьбе легкое прикосновение.
Мама лежала и думала о чем-то явно постороннем.
– Мама, – повторила она настойчивее, – я хочу к тебе, хочу к тебе.
Мама перевернулась на другой бок, никак не отреагировав. Тогда она стала толкать маму. Толкать и толкать…
Мама улыбалась, но позы не меняла. Неужели она ничего не слышит?
– Мама, мама, я устала быть в тебе, я хочу к тебе…
Мама выполнила ее просьбу. Но только через три дня, когда вмешались врачи.
– Больше ждать нельзя, – сказали маме врачи, – надо ускорять роды.
…Так она появилась на свет.
Спасибо, мама…
=================================================
«Сплошного народу на свете нету, а живут кучками сыновья, матери, жены, – и один дороже другому. И так цопко кровями все ухвачены, что расцепить – хуже, чем убить… А сверху глядеть – один ровный народ, и никто никому не дорог…»
А. Платонов. «Ямская слобода».
=================================================
Маме в день восьмидесятилетия,
25 марта 1993 года
Это трудный разговор, мама. За ним стоит вся моя жизнь, наша с тобой жизнь – такая, какой была, с её горькими и светлыми минутами, с её обретениями и потерями, со всеми её постижениями, дающимися нередко очень высокой ценой.
Нам нелегко было вместе, мучительно нелегко. И нужно было прожить почти целую жизнь, чтобы ответить на вопрос – почему мы, родные, бесконечно любящие друг друга люди, были почти несовместимы в те не годы, а десятилетия, что жили под одной крышей.
Зачем я затеваю этот разговор сейчас, на склоне лет твоих, да и моих, пожалуй, тоже? Что изменит он для нас с тобой?