Как же мы будем с моей девочкой?
Плакали дружно, а когда, наконец, успокоились, долго еще не смогли расцепить наших рук. Она подросла, изменилась: в ней появилась какая-то задумчивость, она стала более молчаливой. Я выстуженным нутром приглядывалась к переменам в моей дочери. Первые дни мы были словно приклеены друг к другу. Вместе возились на кухне, спускались в ближайший магазин, спали в одной кровати. Я была рада, что могу купить моей дочери хорошее мясо, творожок с рынка. Это было почти так же, как в дни, когда в семью приносил деньги ее отец. Мы были две обрадованные девчонки, которым ситуация позволила немножко покутить. Мы не разговаривали о том, что у нас завтра. Останусь ли я дома, уеду ли опять в солнечную страну. Мы оставили это на потом, сейчас мы не хотели этого трогать. Только через две недели я созвонилась со своими друзьями. Все отметились в моем доме, всем было интересно узнать, как же там, в благоустроенной Европе.
Рассказывала: там живут, наслаждаясь жизнью. Замолкали и ждали расшифровки – «а как это?». Рассказывала о довольно миролюбивом народе, о мужчинах, которые не пьют, что, выходя на улицу, пары идут, держась за руку. Любят своих друзей, и когда кто-то уходит из жизни, не плачут много, потому что знают: каждый постарался прожить свою жизнь по возможности счастливо. Страна живет на волне экономического подъема: и я, ухаживая за детьми, получаю в 5 раз больше, чем учитель в школе. Расспрашивали обо всех мелочах, и мне казалось, что после нашей встречи пойдут укладывать вещи в чемодан. Потом понимала, что немногие способны вот так подняться и отправиться в другую страну. Наверное, в них есть что-то, чего нет у меня, вероятно, это была уверенность выплыть даже в этой ситуации, выкарабкаться. У меня ее не было. Деньги закончатся быстро, и дальше нет ничего. Мне нужно было понять, куда все идет. По мнению моих друзей, все продолжало разваливаться, а я искала какие-нибудь признаки выздоровления. Читая местные газеты или задерживаясь у телевизора, ожидала услышать хорошие новости. Например, страна нашла форму организации жизни, удобную для всех – и для бедных, и для богатых. Все равно, как будет называться: капитализм или коммунизм. Жизнь очень короткая, и надо успеть порадоваться ей. Но этого не было. Разваливалось все: растаскивались по частям и продавались заводы, которые недавно были нашей гордостью, нерегулярно получали свою зарплату государственные служащие, разросся только вещевой рынок. Он, как большая раковая опухоль, разросся в боку у города. Оставшиеся без зарплаты воспитательницы детских садиков и бухгалтеры, инженеры покупали