Когда эта троица появилась в приемной, все замолчали – не любили на заводе, где люди работали из поколения в поколение, пришлых, тем более директорских прихвостней, нахватавшихся всех возможных благ за счет простых работяг.
– Шура, ты в кабинет заходила? – спросил Наумов.
– Нет, Николай Сергеевич, и не пойду. А ключи от кабинета вот, – и она положила на стол кольцо с ключами.
Замы переглянулись.
– А вдруг ему плохо стало? С сердцем? Он же понервничал, вот мы и беспокоимся, – предположил Солдатов.
– А мы действительно беспокоимся! – заявил Наумов и стал открывать двери. – Папа? – негромко позвал он, чуть приоткрыв внутреннюю. – Папа, как вы себя чувствуете? – он открыл дверь до конца и, увидев на столе для заседаний голову Богданова с всклокоченными волосами, визгливо, как женщина, заверещал.
Солдатов отбросил Наумова в сторону и шагнул в кабинет. Его трудно было чем-то пронять – всякого за свою службу насмотрелся, поэтому он только хмыкнул, покачал головой и достал сотовый. Чаров тоже вошел и встал рядом с Федором Семеновичем, он побледнел, но истерик не закатывал.
– Прокопов, – сказал Солдатов, обращаясь к своему преемнику. – Подъезжай-ка ты на судоремонт с ребятишками, со всей командой… Чего-чего?! Барина грохнули, вот чего! Добрались все-таки!
Отключив телефон, он повернулся к Наумову, который, согнувшись в три погибели, опирался рукой о стену – его неудержимо рвало.
– Пошли, Николай Сергеевич, – предложил он, дождавшись, когда тот немного придет в себя, и беря его под руку. – Примем по сто грамм для поправки здоровья.
Когда они повернулись к двери, то увидели в проеме лица дожидавшихся приема людей – выражения были самые разные: торжествующие, злорадные, ехидные, но ни в одном не было ни сочувствия, ни жалости, ни сострадания – и, как оплеванные, прошли эти трое через молчаливую, раздавшуюся перед ними толпу.
Приехали криминалисты, эксперты, районный прокурор, все ходили, смотрели, фотографировали, расспрашивали, допрашивали. Только результаты этой работы были опять неутешительные – никаких следов не было.
В то время, когда милиция осматривала труп Виктора Петровича, Александра Тимофеевна лежала в обмороке, а те немногочисленные рабочие, которые еще оставались на заводе, активно обсуждали, чего им теперь ждать – плохого или хорошего, по проселочной дороге, ведущей от одной из маленьких, стоящих на левом берегу Волги деревушек, в которой остались только доживающие свой век старики, в направлении