Нравственный прогресс в темные времена. Этика для XXI века. Маркус Габриэль

границ). Политическое чрезвычайное и исключительное положение, обоснованное вирусологическим императивом о том, что мы должны разорвать инфекционные цепи и взять под контроль статистические графики, было во всех странах без исключения тем или иным образом использовано в политическом профиле отдельных политиков и партий, а равно и целых национальных государств. Германия, например, демонстрирует всему миру превосходное оснащение и организацию собственной системы здравоохранения – в том числе в рамках символической гонки вооружений, прежде всего с Китаем, который пытается прослыть совершенным кризис-менеджером, чтобы таким образом распространить свою модель капиталистической диктатуры, приукрашенной коммунистической риторикой.

      Настораживает то, что и у нас в стране китайские меры вызывают восхищение и апробируется цифровой «надзорный капитализм», когда все мы в своей пространственной изоляции и social distancing[18] как никогда прежде производим данные и тем самым шаг за шагом отказываемся от своей приватности [19]. Ведь теперь почти все мы сидим целый день перед экранами. Рабочее место и приватный укромный уголок сливаются в новом образе Home Office[20], и можно ожидать, что многие предприятия воспользуются удобным моментом и ради сокращения затрат на содержание помещений будут вторгаться в частные домохозяйства и после кризиса коронавируса. Это сомнительные процессы, которые фактически продвигают новое «структурное изменение публичной сферы», полностью связывая последнее место приватности – квартиру, частный дом – с общественной сетью производства данных и товаров [21].

      Такие крайние меры усиливают ценностный кризис либеральной демократии, который был не преодолен чувством солидарности в начале 2020 года, но лишь отложен. Регрессивные силы правого популизма уже поджидают нас у другого конца коронавирусного туннеля, и дело заключается в том, чтобы вакцинироваться от этой опасности сейчас, развив подходящие формы мысли, которые предоставят нам лучшее понимание того, что мы должны делать или от чего должны воздерживаться на моральных основаниях.

      Модерн, наступивший под бой литавр Французской революции, покоится на утопии Просвещения, которая, по сути, состоит в идее о том, что наши институты – и прежде всего государство – должны стать инструментами морального прогресса, а это возможно только если наука, экономика, политика, а равно и каждый/ая отдельный/ая гражданин/ка [22] в своем повседневном поведении будут содействовать тому, чтобы мы разумно и добросовестно, индивидуально и коллективно стремились делать морально правильное. Во Французской революции утопия Просвещения казалась так близка, но тогда она ускользнула из-за резкой ответной реакции в основном националистических интересов – начиная с волн террора различных революционных фракций и последовавшего за ними наполеоновского деспотизма.

      Разумеется,