Его лицо изменилось – черты заострились, взгляд стал тяжелее, голос тише, но с каждой фразой пробирающий до костей. В Бездне его называли кем угодно – призраком, псом Кристофера, живым проклятием. Только одно оставалось неизменным: если кто-то переходил ему дорогу, этот кто-то исчезал, как будто его никогда и не существовало.
Он не искал неприятностей, но они находили его сами. Столкновения с головорезами, сделки, которым не было цены, кровь на руках – чужая, иногда своя, но уже не имевшая для него никакого значения. В какой-то момент он понял, что за эти два года его страхи перестали существовать. Не потому, что он стал храбрее, а потому что внутри просто не осталось ничего, что можно было бы потерять.
Из года, проведённого в «играх» Кристофера, Коул вынес одну простую истину: боль – это не всегда физическое ощущение, и раны на теле заживают куда быстрее, чем то, что остаётся внутри. Он научился не ощущать, не замечать, не реагировать. Научился стирать себя, превращаясь в пустую оболочку, когда очередная «игра» начиналась, и выходить из неё таким же пустым, каким и входил. Но даже теперь, когда время стёрло острое ощущение страха, его тело помнило каждую деталь.
Прикосновения стали пыткой. Неважно, было ли это случайное касание прохожего или чужая рука, схватившая его за запястье, – каждая встреча кожи с кожей вспыхивала болью, разрывая сознание между настоящим и прошлым. Он не вздрагивал, не показывал, что ему невыносимо, но внутри всё сжималось в стальную пружину, готовую разорваться.
Сны, кошмары, голоса – всё это осталось позади, но ощущения не ушли. Иногда он ловил себя на том, что даже сам не может прикоснуться к себе, не вызывая этого отвращения, будто чужие руки оставили на нём метку, которую невозможно смыть. Он научился жить с этим, но это не значило, что он был свободен.
Когда Коул подошёл к первому пропускному пункту, к нему, не сговариваясь, присоединился Лиам, а затем Джексон и Ливий. Перед ними открылись первые ворота, выпуская к стене, где последний год работала четвёрка.
Они шли молча, но в этой тишине не было напряжённости. Лиам шагал чуть впереди, как всегда, – не потому, что пытался занять лидерскую позицию, а потому, что Коул всё равно бы его туда вытолкнул. Джексон, наоборот, держался позади, слегка сбавляя шаг, но это уже давно не было жестом недоверия, скорее привычкой смотреть на всё со стороны. Ливий, как обычно, шёл ровно посередине, не отставая и не спеша. Они не обменивались взглядами, не бросали друг другу короткие фразы, но понимали друг друга без слов.
Их дружба не родилась на арене – она выковывалась в крови, боли и годах, которые они пережили в Бездне. Первый год они дрались – постоянно, по любому поводу. Лиам был слишком гордым, слишком резким, слишком упрямым. Он не терпел, когда ему указывали, не склонял голову даже перед Рэем, но на арене его не раз били до полусмерти. Коул был единственным, кто мог ответить ему так, что Лиам останавливался. Их драки были жестокими, но