– Когда меня привезли сюда. Соцработница в синей куртке сказала… – Такаюки резко вдохнул, будто слова жгли горло, – что здесь "безопасно". Тёплые кровати. Книги. Даже конфеты по праздникам. – Его рука непроизвольно дёрнулась к шраму под глазом. – и в тот же момент губы тоже дернулись в кривой усмешке. – Они любят красивые слова. Но здесь нет безопасных мест. Только мягкие углы и жестокие правила. – Канари сглотнул, сжимая в кармане фантик.
Мальчик потянулся к подоконнику, где в жестяной банке увядали одуванчики. Сорвал один, крутанул стебель между пальцев.
– Видишь? Говорят – цветок. А на деле – сорняк. Вырвут, если заметят непослушание. – Белые парашютики рассыпались по полу. – Здесь главное правило: не высовываться. Завтра в шесть утра…
Канари перебил, вцепившись в край матраса: – Почему ты тогда… со мной?
Почерневший стебель замер в воздухе. Такаюки повернулся, и в его глазах вспыхнуло что-то острое, животное:
– Ты отдал последнюю карамель. В этом проклятом месте так не делают. – Голос сорвался на шёпот. – Отец говорил, если берёшь чужой хлеб – оставь взамен монету. Если берёшь чужую боль…
Такаюки протянул потрёпанный листок.
– Ты не забыл про расписание? В шесть утра – подъём, в семь – молитва за «милостивых благодетелей». – Пальцы впились в оконную раму. – Не опаздывай. Не спорь. Не плачь. Заучи всё наизусть. Ошибешься – выбьют зубы. – Ткнул в строку красным карандашом. – А если сироты будут тебя гонять, дерись или беги ко мне. – Он обернулся, лицо наполовину скрыто тенью. – Дети здесь хуже взрослых. Те, кого били годами, сами становятся кулаками.
Канари потянулся к бумаге, но Такаюки перекрыл её ладонью:
– Большинство воспитателей… – Голос сорвался, превратившись в шёпот. – Они как голодные псы. Чуют страх за километр. Если нацепить маску послушания – может, не заметят.
– Где-то наверху заскрипели шаги. Такаюки метнулся к двери, но обернулся на прощание – заговорил – уже другим тоном, тёплым, почти отеческим:
– Завтра покажу где растёт дикая яблоня. Их вкус… – Голос сорвался на полутоне: – Напоминает мамин сад… – Спрячь фантики. – Он сделал паузу, и Канари увидел в его глазах тот самый огонь, что съел его семью. – После яблони, я буду учить тебя драться.
Когда Такаюки ушёл, Канари развернул расписание. На обороте корявым почерком было выведено:
«Не верь никому. Даже мне. Но попробуй».
Он спрятал листок под матрас, прижав ладонью дрожащие губы. В горле встал ком – не страх, а ярость. Хрупкая, острая, как края фарфорового осколка в его кулаке.
Успокоившись, Канари уже ложился спать, как вдруг, нашёл под подушкой странный "подарок" – ржавый гвоздь, обмотанный тесьмой. На клочке бумаги корявым почерком: "Для тех, кто лезет в драку первым".