– Потом. Сначала научимся молчать. – Он указал на окно, где за решёткой метались ветки. – Здесь выживают только те, кто умеет слушать тишину.
– Мне сказали что сегодня приедет новый ребёнок… – Канари с пустым взглядом слушал то что ему говорил старший сирота. – Что ему нужно? Я хочу остаться один, мне плохо… – размышлял у себя в голове разбитый и такой маленький Канари. Но потом, он увидел лицо Такаюки, увидел как он улыбается ему, и вдруг Канари понял, в его глазах, в чертах лица, в форме тела – видна такая же печаль, само их существование, словно страшный сборник стихов всех оттенков печали…
– Тебе тоже очень грустно? – перебив, спросил Канари.
Голос Такаюки оборвался, а затем по его лицу побежали слёзы, и неожиданно для Канари, старший сирота улыбнулся очень нежно, он всё понимал, они оба подумали так: Их боль – она общая, они были знакомы всего ничего. Но судьба связала им одинаковые одеяла печали. Эти слёзы подарили им начало прекрасной дружбы.
– Так как тебя зовут? – С неподдельным любопытством спросил он.
– Канари. – Тихо и скромно ответил тот.
– Улыбка Такаюки была до самых ушей, он был так рад всего лишь узнав имя. И в то же самое время, на лице Канари, тоже появилась улыбка, искренняя улыбка в ответ, первая, за очень долгое время. Такаюки подарил надежду, что может быть всё ещё получится вернуть утраченное счастье, и для этого, Канари больше не нужны обещания небес.
– За мной. Такаюки рванул вперёд, Канари побежал вслед за ним, к лестнице. Их шаги глухо отдавались в пустом коридоре, пока они не ворвались в узкую спальню на втором этаже. Старший мальчик одним движением прикрыл дверь ногой, прислушиваясь – не скрипнули ли половицы под чьими-то сапогами.
– Спрячься под кровать, если услышишь шаги, – бросил он, уже выдвигая нижний ящик комода. Дерево скрипело протестом, но Такаюки ловко поддел ножом потайную панель. В ладони блеснул свёрток – точно такой же, как тот что Канари получил в своей спальне. Платочек был с вышитыми незабудками по краям.
– Держи. – Он протянул Канари шесть карамелек. – Это последние, что у меня остались, грызи как мышь. Если воспитатели учуют сладкое – жди беды.
Канари развернул фантик дрожащими пальцами. Сахарный песок заскрипел на зубах, и вдруг… запах мандаринов. Точь-в-точь как в маминой вазе. Он резко сглотнул, зажав в кулаке еще две конфеты.
– На. – Мальчик протянул свёрток обратно, отведя взгляд. – Папа говорил… что вдвоём даже чёрствый хлеб вкуснее.
Такаюки замер, сжимая в руке свёрток с карамельками. Его пальцы вдруг предательски дёрнулись к карману, где лежал точно такой же фантик – помятый, с выцветшими буквами. Тот, что когда-то протянула ему сестрёнка.
– Ты… – Голос старшего сироты внезапно сорвался. – Откуда ты знаешь, что это означает здесь?
Канари потупился, сжимая фантик, и карамельки. Такаюки выдохнул, резко вытащил из-под рубашки мешочек из грубой