Дверь приоткрылась беззвучным движением. Такаюки вошёл бесшумно, словно тень. В руках он нёс хлеб, и жестяную кружку с чаем, от которой струился пар с ароматом сушёных яблок. Его движения были размеренными, словно каждое действие обдумывалось заранее.
– Всё хорошо, это я, – голос звучал мягко, как шелест страниц в библиотеке. – В первый день полагается немного хлеба, чай с яблоками и мёдом. Пусть и поддельным. – Он поставил кружку и хлеб на подоконник, аккуратно поправив салфетки под ними.
Присев на соседнюю кровать, Такаюки сложил руки на коленях, отец научил его благородным манерам. Речь Такаюки лилась плавно, с лёгким придыханием:
– Первый день – «свободный». Красивое название для передышки перед бурей. Завтра начнётся расписание: подъём с рассветом, утренние молитвы, завтрак из объедков, занятия… – Он намеренно опустил эпитеты, нервно перебирая пальцами. – Советую сегодня отдохнуть. Птицам нужны силы перед дальним полётом. Можешь выпустить все эмоции, что накопились, лечь заранее спать, или… – Старший сирота протянул свёрток с чёрствым хлебом. – Потом такой роскоши не будет.
Канари отложил хлеб, развернул фантик. Последняя карамелька прилипла к бумаге как слеза.
– Свободный – значит, можно никуда не ходить? – спросил он, глядя, как Такаюки вытирает пыль с окна рукавом.
– Значит, тебя не будут лупить. Пока. – Старший мальчик повернулся, и Канари заметил, как его глаза сузились, будто вспомнилось что-то.
За окном солнце упало за горизонт, окрасив стены в синячный багрянец. Такаюки достал из-под рубашки потрёпанную тетрадь. На обложке корявыми буквами было выведено: «Правила выживания». Когда Канари потянулся к тетрадке, Такаюки бережно прикрыл её ладонью:
– Это дневник наших маленьких побед. Каждая страница – чья-то история преодоления. – Он открыл разворот с фантиками, аккуратно наклеенными параллельными рядами. – Видишь этот, с рисунком перьев? Его оставил мальчик, который три ночи старожил раненую сову. Она всё-таки смогла вылечиться, и улетела, а вот он… – Губы дрогнули, но голос остался ровным: – Пока он отбывал наказание в подвале, просил сирот передать мне: "Спасибо, что верил".
Сердце Такаюки обливалось кровью, ему приходилось рассказывать ребёнку о страшной реальности жизни в приюте.
– Тебе ведь девять лет, да? – спросил он, не глядя. – Ты же… – он запнулся, поправил воротник рубашки, – Ты же уже большой. Девять лет – это почти взрослый.
Канари кивнул, прижимая к груди фантик с липкими краями. Из столовой донеслись крики – кто-то опрокинул тарелку.
– Слушай. – Его пальцы дрожали, перелистывая страницы. – Если воспитатель кричит – улыбайся. Если бьёт