Оправдываться не имело смысла, лишь его сердце заныло больнее, но жить с немой болью внутри он привык. Но вот maman всегда так лихо попадает в его больные места, укалывая Аликс, девочек и даже маленького Алёшу. И не знает он, как успокоить "штурм" её упрёков: никогда не мог он найти нужных слов, чтобы она поняла его, потому что он с детства в её власти, боится и любит её, и maman, отлично это понимая, ещё сильнее играет на его чувствах, будто он старая расстроенная гитара со слабыми струнами.
Со временем он придумал такую уловку – сразу задавать ей вопросы о её жизни: давно ли ты выезжала в театр? Как здоровье той милой госпожи N? Какую новую книгу ты прочла? И она тогда уходила в свою бурную жизнь, а с его сердца срывался камень.
– Что ж, изволь Ники, – переводя дух, и, воткнув в песок аллеи кружевной зонт, как копьё, maman остановилась. У её ног вертелась и тявкала японская собачка. – Читаю Карла Маркса.
– Маркс?! Тот самый? – он расплылся в изумлении. – Немецкий учёный, социалист. Позволь, но зачем?
– Один друг посоветовал, – многозначительно глянув на сына, ответила maman, – но, увы, ничего нового я в ней не нахожу. Твой отец излагал всё это более понятным языком. Подобные учения созданы лишь для того, чтобы нанести вред России.
– Забавно, а я бы не прочь ознакомиться, – быстро ответил он. Надо было что-то ей сказать, чтобы она не принялась вновь "поедать" его семью. Главное, она тут же заговорила о другом, и это значит, что сегодня ему более уже не испортят настроение.
– Не загружай себя ересью, Ники, – снова надавила она, – вернись к делам насущным, чаще ходи гулять и будь в обществе.
– Надеюсь остаться у тебя на чай, – он поцеловал руку матери. Она молча пожала плечами.
Они уже подходили к Приоратскому замку. Навстречу им бежал его адъютант со срочными телеграммами, maman любезно кивала головой, приветствуя встречных дам.
Поздно было говорить о личном.
* Maman, papan – (в первеводе с франц. яз) – мать, отец.
Глава III
Сегодня Долли проснулась слишком рано – не было ещё и семи часов утра. Она подошла к окну своей спальни и отдёрнула тяжёлую штору: солнца не было, а по Неве катились свинцовые волны, и это означало, что и в её жизни впереди такой же, как и все, серый и пустой день.
В последнее время она стала просыпаться, как от удара, от мысли, как много ей уже лет, и как страшно мелькает время, и что ужаснее всего – в её русых прядях уже сверкают нитки седины. А ведь она ещё не старая – ей всего тридцать два года. И что же – она проживёт теперь всю жизнь в этом неуютном, холодном особняке с видом на Неву и гранит с нелюбимым мужем впридачу?
Княгиню