– Вильконьская, – вызвала Надзирательница. – К старшему воспитателю!
– К Моисею? – спросила Фляжка.
– Вас не касается, – ответила Надзирательница.
– Почему именно к Моисею? – спросила я. – Он что, такой старый?
– Мы его так называем, – ответила Мариолька, – потому что за ним любая в огонь и в воду пойдет.
– Глупости.
У Надзирательницы все еще была перевязана рука. Видимо, укусы на ней заживали плохо.
– Вильконьская, на выход, – сказала она. – Я тут целый день ждать не буду.
Я вышла в коридор. Я впереди, она за мной.
– Я рада, что вы не стали распространяться об этом незначительном инциденте, произошедшем в самом начале нашего знакомства.
Мы обе посмотрели на ее перевязанную руку.
– Незначительный инцидент? – повторила она. – Вы вели себя как животное. И получили предупреждение, за которым может последовать наказание. Прокурор, ведущий ваше дело, проинформирован о случившемся. Он может попросить ужесточить приговор.
И так, мило беседуя, мы добрались до кабинета старшего воспитателя.
Я думала о том, как, должно быть, изголодались женщины, запертые в камерах, по мужчинам, раз им так понравился этот воспитатель. Я исходила из того, что он мог не отличаться красотой и что они преувеличили его достоинства. Что тут скажешь. После долгого пребывания в тюрьме их вкусы выглядели жалкими, хотя и вполне объяснимыми.
Надзирательница постучала и открыла дверь.
– Пожалуйста, заходите, – обратилась она ко мне.
Я так и сделала.
Ну что ж. Я не ошиблась. Мифологизированный сердцеед, кумир отделения на самом деле оказался коротышкой, не выше метра шестидесяти, одетым в совершенно лишавший его мужественности халат. И как будто этого было недостаточно, он как раз драил пол в собственном кабинете, стоя на коленях. Когда он поднялся, то посмотрел на меня мутным взглядом. Лицо у него было старое, дряблое, усталое, с сильно поредевшей и слишком отросшей щетиной. Ничего необычного, даже для тюремных условий. Влюбиться в такого невозможно, будь я даже распутной племянницей рядового депутата.
– Здравствуйте, пани Вильконьская, – внезапно раздался голос позади.
Он прозвучал как тяжелый медный колокол, от которого все мое тело пришло в резонанс. Я повернулась к нему и еле устояла, так у меня подкосились ноги.
В кресле за столом сидел полубог-получеловек с лицом Збигнева Водецкого[2].
– Садитесь, – сказал он, и мне показалось, что он поет мне со сцены в Ополе[3].
– А-а-а… – только и смогла я могла ответить.
– Благодарю вас. – Он повернулся, как оказалось, к женщине в халате, которая только что закончила мыть пол.
Она кивнула и ушла.
Я же, шатаясь, прошла несколько шагов и опустилась на стул напротив него.
Как же он был красив! Массивная, широкая челюсть, орлиный нос и острый взгляд, глубоко посаженные под мощными бровными дугами глаза. К тому же буйство вьющихся волос.
– Я