Её слова прозвучали, как приговор, окончательный и бесповоротный.
– Вас ждёт комиссия по делам несовершеннолетних, – добавил майор Кириллов, мрачный мужчина с тяжёлым взглядом. – Будет поднят вопрос об ограничении родительских прав.
В ответ – вопли, ругань, угрозы. Атмосфера накалилась, воздух будто бы стал гуще.
Иллирия стояла за дверью вместе с Катериной и школьным психологом. Девочка не дрожала, не плакала – стояла спокойно, будто всё происходящее её не касалось. Но Иллирия заметила: в её глазах отражался страх, вперемешку с болью. Она была как стекло – чистая, прозрачная, но вот-вот готовая треснуть.
Дальше – всё как обычно. Всё по алгоритму, отточенному до автоматизма.
Приехали сотрудники отдела опеки и попечительства – с деловой строгостью в глазах и пластиковыми папками в руках.
Катерину забрали молча, аккуратно, как будто боялись напугать, хотя напугать её было уже невозможно. Она смотрела на них пустым взглядом, будто за спиной её осталась не семья, а выжженное поле.
Родителей отправили на освидетельствование. Спиртное чувствовалось за метр, но бумаге нужны подписи, печати, заключения.
Затем – служебная записка в отдел образования. Коротко, без воды, всё по фактам. Лишние эмоции там ни к чему.
Потом – задание классному руководителю: подготовить характеристику на ученицу. Сухой документ, но Иллирия знала – строки будут пропитаны болью.
А впереди – комиссия по делам несовершеннолетних. Её повестки уже не пугали, но всё равно оставляли осадок внутри. Как будто каждый раз душу шлифуют наждачной бумагой.
И вот, в положенные 17:00, Иллирия Арсеньевна закрыла дверь кабинета. Щелчок замка – будто точка в дневной истории, очередной главе, где она снова спасала, снова вмешивалась в жизни, снова принимала решение за взрослых.
По дороге домой мысли жужжали в голове, как пчёлы в улье. Не было восторга, не было облегчения. Только усталость – глубокая, взрослая, как у человека, который слишком хорошо понимает, что значит быть «в ответе».
Но стоило ей открыть дверь родительской квартиры – и всё менялось. Иллирия сбрасывала с плеч свою серьёзность, как пальто. Глаза светлели, голос становился звонче.
– Мааам, я дома! – и в голосе уже не было педагога, только дочка. Та самая шебутная, родная, которая вечно забывает выключить чайник и смеётся слишком громко.
Дома она была просто Иллирией. Не Арсеньевной. Не «сотрудником школы». Не человеком, решающим судьбы.
А ночью, уже лёжа в постели, всматриваясь в темноту, она снова думала.
Вспоминала свой самый первый случай. Как тряслась тогда, как верила в перемены, как надеялась, что можно всё исправить – дать семье шанс. Дать родителям время. Словно это они – дети, которые ещё могут повзрослеть.
Но теперь она знала: время нужно ребёнку, не родителям. Родители – взрослые. Прожжённые, с привычками, с выборами. С ответственностью, которую давно