Воспоминания перетекли к другим родственникам. Тётя Нина, мамина сестра, часто приезжала с дочкой Олей – той самой, что теперь строит из себя модную москвичку. В детстве Оля была тощей девчонкой с косичками, вечно таскавшей за Олегом своего плюшевого зайца. Они вместе лазили по сеновалу, воровали яблоки у соседки Нади и удирали от её криков. Надя, подруга бабушки, была в деревне легендой: её огород сиял, как с обложки журнала, а банки с соленьями могли пережить ядерную зиму. Она всегда угощала Олега огурцами, но если заставала за воровством, гналась с веником, будто ведьма на шабаше.
Ещё был дядя Лаврентий, брат бабушки, – старик с вечно красным носом и историями о том, как он в молодости «одной левой укладывал пятерых». Лаврентий жил в соседней деревне, но на все семейные сборища притаскивался с бутылкой самогона и анекдотами, от которых краснела даже тётя Нина. А вот Машу, двоюродную сестру бабушки, Олег помнил смутно. Она была моложе всех стариков, лет сорок, и всегда хлопотала на кухне, будто её жизнь зависела от того, чтобы на столе стояла лишняя тарелка пирогов.
Такси подпрыгнуло на кочке, и Олег очнулся. Водитель, повернувшись, пробасил:
– Приехали, парень. Венеция твоя.
Олег кивнул, расплатился и выбрался из машины, таща за собой рюкзак. Дом бабушки стоял на краю деревни – старый, но крепкий, с облупившейся краской и цветами в палисаднике. На крыльце уже суетилась бабушка Таня, седая, сгорбленная, но с той же искрой в глазах, что Олег помнил с детства.
– Олежка! – Она раскинула руки, и Олег, не удержавшись, обнял её, чувствуя, как хрупко стало её тело. – Приехал, родной! А я уж думала, не доберёшься.
– Да как я пропущу твой юбилей, ба? – Олег улыбнулся, но заметил, как бабушка чуть покачнулась, опираясь на перила. Восемьдесят лет – не шутка.
В доме уже гудела толпа. На кухне Маша, в цветастом фартуке, резала салаты, бросая команды, будто генерал на плацу. Оля, в обтягивающих джинсах и с телефоном в руке, лениво листала ленту, изредка хихикая над каким-то видео. Надя, сидя у окна, перебирала фасоль и ворчала, что молодёжь нынче лентяи. Лаврентий, уже поддатый, вещал что-то про свои молодые годы, размахивая руками.
– Олег, племяш! – Лаврентий хлопнул его по плечу так, что тот чуть не упал. – Садись, выпей за здоровье сеструхи!
– Да я только приехал, дядь Лавр, – засмеялся Олег, но бокал с компотом всё же взял.
Бабушка, усевшись во главе стола, сияла. Олег заметил, как она то и дело поглядывает на дверь, будто ждёт кого-то.
– Ба, а где Никита? – спросил он, вспомнив про младшего дядю.
– А, Никитка? – Бабушка махнула рукой. – В своей комнате, играет. Молодец мальчик, не мешает.
Олег кивнул, но что-то в её тоне кольнуло. Он решил, что потом заглянет к пацану. Восьмидесятилетняя бабушка и её десятилетний сын – это само по себе звучало как сюжет для трешового шоу.
Праздник набирал обороты. Маша таскала блюда, Оля фоткала еду для социальных сетей, Лаврентий орал тосты, а Надя подливала всем чай. Олег, сидя между ними, чувствовал себя дома, но где-то на краю сознания маячила мысль: что-то тут не так. Может, дело в бабушкиной улыбке, которая иногда становилась слишком пустой? Или в том, что Никита так и не появился?
Праздник гудел, как старый улей. На столе громоздились миски с салатами, жареная картошка дымилась, а домашняя наливка в графине подозрительно быстро убывала. Олег пытался влиться в разговор, но мысли всё время возвращались к Никите. Где этот пацан? Неужели весь день торчит в комнате?
Вдруг наступила пауза, когда Маша, вытирая руки о фартук, вдруг сказала:
– Тань, а всё-таки, как ты решилась? Ну, в таком возрасте… Никитку-то родить.
Бабушка, потягивая чай, улыбнулась, но в её глазах мелькнула тень. Она откинулась на стуле, будто собираясь рассказать длинную историю.
– Да что, Машенька, решилась и всё. Вячеслав, царство ему небесное, был ещё ого-го. А я… – Она хихикнула, но тут же кашлянула, прикрыв рот платком. – Ты же сама поздняя была. Так что, видать, у нас в роду это дело семейное.
Надя, сидя напротив, подхватила, тыча ложкой в воздух:
– Ой, Тань, не говори! Я ж помню, мама, Прасковья, таскала на руках, а сама уже седая. Все в деревне шептались: «Чудо, мол, Божье». А я думаю, это просто упрямство наше, семейное. Раз захотели – и всё, родили!
– Ну, чудо или не чудо, а Никитка наш – золото, – Таня погладила стол, будто там лежала рука сына. – Тяжело, конечно, в мои годы. Но он молодец, не балуется. Всё в своей комнате играет.
Маша кивнула, подливая себе компота.
– Да уж, Тань, ты героиня. Я б в сорок-то не решилась,