Она читала статью дважды. Ни слова о боли. Ни строки о том, как он её унёс, как завернул в ткань, как оставил под мостом. Только фразы: «обвиняется», «имеются основания», «в процессе следствия». Слова, при которых погибают смыслы. Вечером пришли офицеры. Они были вежливы, медлительны. Они говорили о деталях. Папка с бумагами. Фото. Список найденного. Эстер кивала, сидела прямо. Руки её лежали на коленях. Спина прямая. Она задавала вопросы: «Когда он выйдет?», «Сколько лет?», «Есть ли шанс, что он не сядет?». Один из офицеров посмотрел в сторону. Другой замолчал. Ответа не было. Только воздух, густой и вязкий, как тень на дне.
После их ухода она сожгла газету. На кухне, над раковиной. Пламя поднялось быстро. Бумага сгорела за секунды. И всё же запах держался ещё долго – запах старых чернил, старой лжи, старых надежд.
Она вернулась к мосту. Стояла и смотрела в воду. И в какой-то момент ей показалось, что река дышит её именем. Не Ханной, не Эстер – именем, которое она не знала, но которое знало её. Ветер поднялся, волна ударила в камень. И тогда Эстер поняла, что зима началась не в тот день, когда исчез свет. А в этот – когда никто не ответил ей, что будет дальше. Когда закон не сказал: «Мы – с вами». Когда мир не заплакал.
В ту ночь Томас вернулся поздно. Пахло спиртным. Он лёг на диван, отвернулся к стене. Эстер не подошла. Она стояла у окна, смотрела на улицу, где фонари светили как чужие глаза. И вдруг поняла – мир не остановился. Машины ездят, дети бегают, газеты печатаются. Только её мир застыл. И она осталась одна в этом льду.
Она думала: что чувствовала Ханна в ту последнюю минуту? Были ли слова, которые не успели вырваться? Были ли глаза, в которые она хотела взглянуть напоследок? Был ли страх? Или – тишина?
Ответ не приходил. Ни в ту ночь, ни в следующую.
И тогда она перестала ждать его.
Глава 5. Папка с обвинением
В тот день небо было низким. Оно нависало, как крышка от кастрюли, покрытое налётом серых прожилок, без единой просветленной полосы. С утра лил дождь – не сильный, но упорный. Он не очищал, не умывал, а просто тек, затаённо, с холодной решимостью, как будто подчеркивал: всё, что началось, уже не кончится.
Папку принесли после обеда. Молодой человек в пиджаке, слишком тесном в плечах, протянул её через порог, не глядя в глаза. Он сказал имя Эстер, переспросил адрес, и после короткой паузы, во время которой из окна слышно было, как стекает вода по водосточной трубе, вложил серую папку в её руки.
Она не закрыла дверь. Стояла, прижимая тонкий картон к груди, пока звук шагов не растворился. Потом закрыла дверь и опустилась на кухонный стул. Бумаги внутри не хрустели. Они были тяжёлыми. Их вес давил ей на пальцы, на грудь, на затылок. Всё, что было разбросано,