Думает ли мой отец обо мне когда-нибудь? Наверно, в свободную минуту, когда я ему на глаза попадаюсь.
Один раз, года два тому назад, за обедом он посмотрел на меня и вдруг спросил:
– Сколько тебе лет, Варвара?
– Двадцать три.
– Толста ты не по летам.
Я промолчала.
– Хочешь замуж? Я приданое дам хорошее.
– Нет, не хочу.
– Смотри, потом поздно будет.
– Тем лучше.
Когда мы познакомились с Чагиным, отец отнесся к нему как к равному и даже с оттенком некоторой почтительности, – это меня удивило.
Я никогда его ни о чем не спрашивала, но он сам заговорил об этом один раз, когда мы ехали от тетки.
– Солидный молодой человек.
– О ком вы говорите?
– Да о Чагине. Капитал отцовский не проматывает, наукой занимается. А капитал солидный, ему бы серьезными делами заняться, и-их какие бы миллионы нажил, – потому ум, и себя в обиду не даст, пальца ему в рот не клади и свою шкуру береги!
Вот как меня околдовали – так я и хожу заколдованная.
Как мне иногда скверно бывало!
Он ведь сразу почувствовал, что со мною сталось. Я сделалась его вещью, его игрушкой, и эта игрушка кричала: «Да доломай же ты меня, сверни, наконец, голову мне, противной, жалкой кукле».
Это при моей-то гордости!
И отлично я знала, что у него нет жалости ко мне, а не ломает он мне голову только потому, что не хочется.
Так просто – охоты нет.
И чем дальше, тем больше стало у меня расти чувство ненависти угнетенного раба к господину жестокому.
Сначала он делал вид, что не замечает меня, или, может быть, действительно не замечал, но скоро начал свою жестокую игру.
Начались взгляды и улыбки, от которых я бледнела.
Есть у некоторых мужчин противный взгляд, – взгляд, которым он раздевает женщину.
Он не раздевал меня – о нет! Он раздевался сам.
Я себе в этом тогда отчета не давала, я это поняла после, я чувствовала беспокойство, тревогу, которая постепенно перешла в страсть. В страсть тяжелую, неподвижную, темную – словно запекшаяся кровь.
Я никогда не отличалась живостью, я ленива и медленна, но в его присутствии я делалась почти неподвижной и говорила и действовала словно под гипнозом.
Памятен мне наш первый разговор наедине.
Это было через два месяца после нашего знакомства.
В первых числах мая я всегда уезжала к тетке в деревню – тетка моя год тому назад вышла замуж за полковника Стронича и в этом году в деревню не ехала, – и было решено, что я поеду к знакомым в Финляндию.
Я хотела уехать от него, но у меня не было даже энергии на то, чтобы решиться на этот отъезд.
– Едешь ты куда-нибудь, Варвара? – спросил меня как-то отец.
– Я не знаю…
Он помолчал, побарабанил, по своему обыкновению, пальцами по столу и сказал:
– Поезжай