– Однако!
– Я тоже удивилась. Но он сказал, что любит меня с тех пор. Тогда не смел признаться.
– Что-то я в нем робости не заметил.
– Он ее преодолел.
– А кто он, собственно?
– Греческий бог, Шорти.
– Нет, что он делает?
– Работает в голливудской фирме, вроде актерского бюро. Уломают звезду, им – десять процентов гонорара.
Лорд Шортлендс оживился. Он читал о том, сколько получают звезды.
– Господи! Да он богач.
– Ну, он – младший партнер, но в общем – не жалуется.
– Я бы в него вцепился!
– А я не вцепилась.
– Он тебе не нравится?
– Нравится. Но замуж я за него не выйду.
– Почему?
– Есть причина.
– Какая?
– Ах, просто причина! Бог с ней. Поговорим лучше о тебе и о двух сотнях.
– Прямо не знаю, где мне их раздобыть.
– Может, попросить у Дезборо?
– Да я пытался. Он от меня убегает, как кролик.
– Сейчас он сюда придет поглядеть на эту марку. И не убежит, у него приступ.
– Да, верно.
– Хватай его и держи. Не подлизывайся, действуй шоком. А, Дезборо! Привет.
Зять лорда Шортлендса, щуплый человечек в пенсне, на пятом десятке, был вылитым вице-президентом любой компании. Шел он медленно, опираясь на трость, но взгляд его был зорок и бодр. Когда речь заходила о марках, он походил на вице-президента, подметившего непорядок в отчете.
– Скажи, Терри, – начал он, – где этот… А!
Завидев альбом, он отрешился от всего сущего. Граф и Терри переглянулись. «Ну!» – говорила она. «Сейчас, минуточку…» – отвечал он. Передав такой сигнал, лорд подошел к зятю и нежно тронул его плечо.
– Интересные марочки? – как можно сердечней спросил он. – Дезборо, старина, вы не дадите мне две сотни?
– Две сотни?
– Я был бы очень признателен.
– Почему не спросить Аделу?
– Я спрашивал. Она не дает. Дезборо ощутил, что он загнан в угол.
– Я бы отдал вам последнюю рубашку…
Лорд Шортлендс заверил, что рубашка ему не нужна, в отличие от двухсот фунтов.
– Понимаете, – объяснил зять, – у нас с Аделой общий счет.
То был конец, можно сказать – судьба. Граф побрел к окну, а там бросил на ров взгляд, по сравнению с которым прежние казались просто кроткими.
– Эти общие счета… – пылко начал он, но продолжать ему не дали. Дверь снова открылась, и вошла старшая дочь.
Леди Адела Топпинг, лет на пятнадцать моложе своего мужа, была высока и красива. Екатерину II, русскую императрицу, она напоминала не только внешностью, но и той непреклонностью, благодаря которой властные женщины не терпят всякой ерунды. Судя по ее виду, с ерундой она только что столкнулась; и результат был настолько ясен, что муж свернулся бы в клубок и закатился под диван, если бы не рассматривал марки.
– Отец, – спросила она, – ты знаешь этого субъекта? И прибавила, сверившись с бумажкой:
– Подписывается «Эллери Кобболд».
Если пикадор потревожит быка, тот оставит матадора.