потому что всё равно накатит
сквозь московский сумеречный дым
твой огонь – и душу мне охватит,
очищая золотом живым.
«Отлетает день вчерашний —…»
Отлетает день вчерашний —
и Господь его хранит;
не кори себя, мне страшно,
сухость в воздухе звенит.
Нас пока еще услышат
пожалеют нас, пока
над землёй любовью дышит
Божьей милости река;
наши жалкие запинки
всё, что мы зовём бедой, —
как волшебные картинки,
что смываются водой;
нас несут в ладонях Света
сохраняя наши дни,
а вокруг сияет лето —
только руку протяни!
«Как существо живое…»
Как существо живое,
весна глядит в лицо:
её нельзя присвоить
и заковать в кольцо;
она идёт иначе,
она не хочет ждать…
её нельзя назначить,
но можно – угадать.
«Сама же просила, так вот – получи…»
«Сама же просила, так вот – получи:
ты будешь одна в непроглядной ночи;
ты будешь тяжёлые камни грузить
в телегу впрягаться и в гору возить;
снимай же корону и плащ в серебре
ведь ты – лишь горючее в долгой игре;
ты – трепет нелепый, движенье без слов
ты пища для этих больших жерновов;
тебе унижаться, гореть и болеть
тебе до конца истощаться и тлеть,
и лет через тысячу – в сердце одном —
воскреснуть сияющим целым зерном.»
«Пресные воды обступят со всех сторон…»
Пресные воды обступят со всех сторон,
вплоть до самой души, – да что говорить…
выпью ликёра и буду считать ворон
и сигаретку тонкую буду тайком курить;
знаешь, не я в пустом маячу окне
и наблюдаю, как серый пепел летит:
имя моё на самом глубоком дне
пленною птицей волнуется и свистит;
но – живая жизнь возвращается, чуть дыша
свежею тенью бежит по горячим лбам;
ей навстречу, ликуя, летит душа —
краешек Ризы поймать и прижать к губам.
«Ох ты мамочка ж моя, мамочка!»
Ох ты мамочка ж моя, мамочка!
обступили мя воды горькие,
и объяла мя тьма великая,
тьма великая, темень подколодная!
посмотрю на небо – сердце съёжится,
погляжу на землю – градом слёзы льют,
а на ясный лик человеческий
от стыда-тоски мне и глаз не поднять.
Ой вы люди мои, други добрые,
как же я средь вас затесалася?..
Обличают меня речи кроткие,
а любовь-то мне – в сердце острый нож!
Вот бы бросить всё, закричать-завыть,
в чисто-поле уйти волчицею, —
да ведь там не растёт чудо-дерево,
да