И это тоже мы. С гидом по подворотням нашей сущности. Виталий Ткачёв

пытаясь пролезть без очереди, назвала его пролетарием, поскольку тогда он ездил на классической «копейке» цвета «белая ночь» ещё «итальянского» года выпуска. Однако всё менялось, когда люди попадали под пристальный взгляд его глаз. Отношение к нему менялось на противоположное практически моментально, на лету. Сама внешность в общем виде уже была не важна. Его целиком, всего в этом случае заменяли сплошные глаза. Это были аристократические, изысканные глубиной, волшебные глаза. Они служили не вратами в его душу, как обычно все привыкли считать, а входом в какой-то иной, сказочный мир, иную реальность – антимир. Ему можно было хамить, только не видя его глаз. В противном случае люди из кожи лезли вон, выпрыгивали из штанов или юбок в попытках обратить на себя внимание, причём что мужчины, что женщины. Все хотят в сказку, дураков нет ни среди одних, ни среди других, и каждый мечтает пройти через зеркало или найти свою кроличью нору. Нора начиналась с его глаз. Его сразу начинали ревновать и ему сразу начинали завидовать на пустом месте из-за одних только его глаз. Люди просто хотели, чтобы он только на них смотрел, озарял, что ли, их своим светом, вдыхал в них свою энергию. Нельзя сказать, что женщины все до одной в него безоговорочно влюблялись, вовсе нет, напротив. Он откровенно был на любителя, но этот любитель уже терял голову навсегда.

      Как-то, когда ему было лет тринадцать, он в очередной раз поехал в пионерский лагерь от маминой работы на последнюю летнюю смену. В его отряде оказалась худенькая, маленькая, но очень привлекательно-изящная девочка, которая, будучи сама с жгуче-чёрными, до удивительности вьющимися волосами («как тучи, локоны чернеют») и мерцающими тёмно-карими глазами («звездой блестят её глаза»), начала тянуться к похожему на неё по яркости блеска, но отличающемуся по физической силе мальчику, который притягивал её, как магнит, как воду омут. Но Веня был увлечён насыщенной спортивной лагерной жизнью, а в свободные часы уединялся с интересной и познавательной книгой и не замечал симпатию поражённой девочки. Она испробовала все возможные средства из своего ещё крайне скудного женского арсенала, чтобы обратить на себя внимание, но она не могла играть с ним в футбол или баскетбол, участвовать в соревнованиях по бегу, прыжкам в длину и высоту, не решалась мешать ему за отрешённым чтением. Можно было подойти смело на танцах, и она бы это сделала, не сомневаясь, но на них Веня никогда не ходил, предпочитая одинокое чтение в мальчишечьей палате. Ей оставалось только лишь при каждом возможном случае во время общеотрядных или общелагерных культурно-массовых мероприятий пожирать его своими пристально-пленительными взглядами, однако, пожирая его, юница сама истаивала совершенно от своего собственного жара, о существование которого Веня даже не подозревал. И видимо, совсем уж от отчаяния, ничего не придумав иного из-за отсутствия поддержки незрелого прошлого, окончательно заплутав в своём ещё нехоженом чувстве, она однажды начала по-детски бросаться