– Именно он. —кивнул Адехи. – Пейнит, который веками был безопасен, вдруг стал ядом. Ответ… прост. Мы его разбудили.
– Разбудили? – переспросил Идан. – Руду?
– Да. Пейнит – это не просто минерал. Он… структура. Инфраорганизм. Медленно, очень медленно он вбирал в себя информацию. Миллионы лет. Через вибрации планеты. Через свет солнца. Через мысли существ, ходящих над ним.
Кэм нахмурилась.
– Память?
– Да. Память без сознания. Сознание без воли. Пейнит копил. И менялся, подстраивался под нужды антарцев. Но делал это крайне медленно. Его структура стабилизирована кристаллическими решётками и геомагнитным фоном. В таком состоянии он был безопасен. И именно в таком виде он существовал до вмешательства Содружества.
– Что произошло? – тихо уточнила я.
– Совет Содружества. Они решили использовать пейнит как носитель. Стали извлекать из глубин, измельчать, стабилизировать через плазменные резонаторы. Подумали – если кристалл реагирует на ДНК, то можно использовать его как медиатор. Как носитель кода, программы. Так родилась концепция – пейнит как живая база данных.
– Но пейнит был слишком древним, – вставила Вияя. – Слишком опасным даже для умов Высшей расы. Он начал впитывать нас, как впитывал миллионы лет назад дыхание планеты. Но теперь получил ускорение: лазеры, термоперфораторы, сейсмоактивация, поля резонанса. Мы сотворили ускоритель мутации. И сами стали катализатором.
– То есть, он не был опасен… пока оставался нетронутым? – догадался Идан.
– Правильнее сказать, пока не начал подвергаться агрессивному и очень разнообразному воздействию. Спящий камень. Его древняя геометрия держала мир в равновесии. Но Содружество вырезало у Антареса сердце, превратило в батарейку, – и кристалл начал… говорить.
– Не совсем понимаю, – пробормотала я.
– Не словами. Ритмами. Импульсами. Его частицы проникали в воду, в растения, в воздух. В тела. И каждая новая клетка становилась рецептором. Пейнит начал писать код. Генетический, поведенческий. Мир стал функцией. А живое – его программой… Совет решил превратить Антарес в лабораторию, – пока мы трапезничали, продолжал Адэхи.
Пальцы его – с чуть искривлёнными суставами, как у тех, кто слишком часто сжимал кулаки – легли на край стола. Он не смотрел на нас.
– В те времена я был ребёнком. Ещё самым обычным. Купола ещё не закрыли небо, а воздух был сладким от пыльцы цветущих деревьев, я бегал по улицам Сан-Дахара – тогда ещё столицы. Мой отец был учёным. Не главным, не известным. Просто одним из тех, кто следит за приборами. Он водил меня к себе на работу. Там, внизу, среди зеркальных камер, в сердце главной башни, был зал, который называли Лабиринтом. Сотни прозрачных капсул. Тысячи трубок… отравленные, смертоносные вены здания…
– В космопорт, нескончаемой вереницей прибывали корабли Содружества, длинные вереницы, новые технологии, люди с блестящими глазами и чистыми руками. Тогда нам казалось, что это