Что же касается самого хозяина, то его тело, если верить рассказам местных, до сих пор покоится где-то в недрах мрачного здания, добавляя к и без того жуткой репутации новый слой таинственности. Говорят, что его неупокоенная душа, переполненная горечью и злобой, не может покинуть пределы синих фонарей и продолжает бродить по заброшенным коридорам в поисках новых жертв.
И знаете что? Я бы первым посмеялся над этими россказнями, если бы своими глазами не видел, как в безветренный вечер фонари вдруг вспыхнули сами собой, озарив окрестности синим светом. А не значит ли это, что убийства продолжаются?»
Виргинский отложил журнал и потёр подбородок. История, безусловно, попахивала дешёвой мистификацией, рассчитанной на доверчивых читателей. Однако фотография… Что-то было в этом голубоватом свечении, в тенях, притаившихся между колоннами, настолько притягательное и жуткое одновременно, что писатель понял: он должен увидеть особняк своими глазами. Возможно, это место помогло бы ему в поиске вдохновения.
Дорога к особняку змеиной тропой петляла между болотами. Потрёпанная машина натужно кашляла на поворотах, поднимая облака пыли, в которых плясали отблески заходящего солнца. Навигатор, верный спутник современного путешественника, давно сдался, демонстрируя лишь издевательски мерцающий зелёный экран. Впрочем, указания местных жителей были предельно просты, хотя и звучали как строчка из плохого готического романа: «Езжай на синее зарево. Только помни: уходи после заката. Пропадёшь».
Первый синий фонарь Виргинский заметил, когда солнце уже почти скрылось за горизонтом. Голубое сияние пробивалось сквозь туман, который висел над болотистой местностью, создавая вокруг себя призрачный ореол. За первым показался второй, третий – они выстраивались в неровную цепочку, ведущую к тёмной громаде особняка.
Остановив машину у проржавевших чугунных ворот, писатель машинально потянулся за телефоном. И тут же невольно усмехнулся: разумеется, по закону жанра, связь в этом месте отсутствовала. В голубоватом свете его исцарапанные руки приобрели какой-то трупный оттенок, и творческое воображение тут же услужливо начало подбрасывать первые мистические образы.
Особняк, представший перед ним во всём своём заброшенном великолепии, действительно напоминал севший на мель корабль-призрак, простоявший не одно столетие. Его некогда белоснежные стены приобрели цвет старой кости, а пустые окна взирали на мир с тем безразличием, которое присуще лишь домам, пережившим немало человеческих страстей. Парадная лестница, поросшая мхом, вела к массивной двери, и каждая потрескавшаяся ступенька, казалось, хранила память о тех, кто уже никогда не вернётся обратно.
«Уходи…» – прошелестело в кронах старых дубов, и Виргинский поёжился, не