Все спешат домой, чтобы привести себя в порядок перед ужином; внуки спорят, кто будет мыться в уличном душе. Мы с Эвелин отстаем, не желая пропускать наше любимое время суток. К этому часу другие семьи уже расходятся с пляжа, солнце садится, легкий ветерок сдувает с загорелой кожи накопившееся за день тепло. Завтра берег снова будет усеян зонтиками карамельного цвета, но пока мы одни.
Я мечтаю о таких бесконечных днях, как этот, когда наступает отлив и вода откатывается от песчаной отмели, протянувшейся вдоль берега, словно длинная рука. Вдыхаю в легкие терпкий соленый воздух. Время застегивать кофты и накидывать на колени полотенца; на пляже тихо, и слышно только море. Не сосчитать, сколько вечеров провели мы здесь с Эвелин, любуясь закатом в отзеркаленном небе.
Волны набегают и отступают, будоража воспоминания. Джейн с косичками месит мокрый песок, строя островерхий замок. Жаждущая внимания Вайолет крутит сальто в прибойных волнах. Томас с отстраненным видом бросает камешки с причала. Эвелин бежит за детьми и со смехом поднимает их к небу. Собирает в пластмассовое ведерко зеленых крабов, маленьких, в которых и есть-то нечего, а затем выпускает обратно в воду. Показывает, как их нужно держать, чтобы не ущипнули – зажав большим и указательным пальцами между задними лапками, – и переворачивает, чтобы определить пол по форме пластины на брюшке. Внуки наперегонки плывут к Капитанской скале: четыре рыжих макушки под предводительством белокурой двоюродной сестры Рейн. Привязав к причалу огромный плот, играют в царя горы, скидывая друг друга в воду; до нас долетают их вопли. Мы сидим в шезлонгах, читая, разговаривая и позволяя себе роскошь вздремнуть в тени наклоненного зонта.
Эвелин, довольная, вздыхает.
– Какой сегодня чудесный день.
Я киваю.
– Да, лучше не придумаешь.
У нее на лице морщины, пигментные пятна. За нашу совместную жизнь мы как будто были женаты несколько раз – и каждый раз похоже, но по-другому. Знакомо, но по-новому. На протяжении нашего брака она никогда не была моей, и даже сейчас, когда мы вместе подходим к концу, она не моя. Она никогда не принадлежала кому-либо, кроме себя, а я никогда не принадлежал кому-либо, кроме нее.
– Ты боишься? – спрашиваю я.
Мы пробираемся сквозь наши туманные убеждения, берущие исток скорее в надежде, чем в религии, в принадлежности к нашему миру, которую мы чувствуем всем своим существом, тем не менее никогда не называем. С детства прививаемое нам христианство оказалось узким туннелем, и вход в него теперь перекрыт, потому что с каждой потерей туда падали тяжелые камни.
Эвелин отвечает не сразу.
– Боюсь за детей – каково им придется. Страшно, если вдруг пойму, что не готова, или вообще соберусь передумать.
Не знаю, сможем ли мы довести дело до конца, когда настанет день икс. Обнять тех, кого любим, и уйти, понимая, что все, другого раза не будет. Мне до сих пор не дает покоя вопрос: год – это слишком долго для Эвелин, чтобы продержаться в нормальном, как сейчас,