Томми поднимает тайком взятую у отца фляжку и произносит тост:
– За Джозефа и Эвелин, живите долго и счастливо и вечно любите друг друга!
Он улыбается и отхлебывает виски. Мы передаем фляжку по кругу, делая обжигающие глотки. Голова идет кругом, мы глупеем, а потом становимся легкими и свободными. Ночное небо кажется таким размытым, что звезды совсем не различить.
Раз от Томми теперь скрываться не нужно, остаток лета проходит просто чудесно. Мы не слишком проявляем чувства в его присутствии, но я не могу удержаться и беру Эвелин за руку, убираю ей волосы с глаз. Томми качает головой, называет нас голубками и вертит головой по сторонам в поисках какой-нибудь девушки, на которую можно переключиться. Он торчит на верфи почти без выходных, поэтому мы с Эвелин часто остаемся одни. Она приходит к нам в гостиницу, где я, сверяясь со списком дел, составленным отцом, заменяю покоробившиеся полы, прогнившие плинтусы, слетевшую с крыши дранку. Работы я не боюсь; пока я латаю, чиню, циклюю, мысли освобождаются от ненужной шелухи. Мне легко работать руками, гордость берет, когда получается хорошо. Я отдаю дань дому, который однажды станет моим. Я запечатлеваю себя в его истории – так поступали, сколько я себя помню, мой отец и его отец.
Присутствие Эвелин мне совсем не мешает. Она читает, расстелив на траве одеяло, или держит лестницу и подает инструменты. Потом мы украдкой уходим и вместе проводим полуденные часы, купаясь и загорая на теплом песке.
Сегодня днем мы лежим на пирсе и глазеем на облака, придумывая, на что они похожи. Влажные волосы Эвелин развеваются на ветру, я держу руку у нее на бедре. Прикосновение к ее коже меня одновременно и волнует, и успокаивает: словно мы всегда лежали так, словно наши отношения никогда не были другими. Я поворачиваюсь к ней лицом и взглядом прохожу, впитываю каждый дюйм, будто я художник, а она натурщица, моя муза.
– Почему ты так смотришь? – спрашивает она, краснея.
– Сказать?
Я внезапно смущаюсь. Ничего не могу с собой поделать, так на меня действует ее взгляд.
– Скажи.
– Запоминаю, какая ты в шестнадцать лет.
Меня потрясает осознание того, что я хочу ее видеть в каждом возрасте, что запоминаю ее шестнадцатилетней, чтобы сохранить это в тайном уголке и когда-нибудь, перебирая воспоминания, дойти однажды именно до этого момента, до этой части нашей совместной жизни. Эвелин прячет под собой блокнот, куда записывает свои сокровенные мечты: где хочет побывать, в какие приключения пуститься. Записывает идеи, которые крутятся у нее в голове с тех пор, как она встретила Мэйлин. У шестнадцатилетней Эвелин гладкая загорелая кожа, а на локте тонкий шрам: однажды летом она поскользнулась и проехала рукой по занозистому краю пирса. Ее тело словно плот, на котором я мог бы плыть, погружаясь в блаженство.
Она придвигается поближе, прижимается щекой к моему голому плечу, щекоча мне шею волосами. Теперь я губами могу коснуться ее лба.
– Удивительно, что происходящее нас совсем не удивляет.
– Ты про нас? – уточняю я.
– Ага.
– Словно