И последнее: сегодня мы придумали, как опять заставить Диму страдать. Но об этом позже, т. к. это ещё надо осуществить.
Альберта и Д.Д. на море нет, и очевидно, не будет этим летом.
…Ну, пока всё. Если не сдашь экзамены – забуду о тебе (маленький армянский шутка). Жаль, что тебя нет с нами. Поприкалывались бы с Димы вместе с тобой.
Целую. Жду и надеюсь.
Ида.»
ВЫПУСКНОЙ
– Пойдём, – дёрнула Игната за руку его мать, рано износившаяся женщина с грубым лицом, кое-как, без вкуса, одетая.
Мара сидела в участке с моложавой бабушкой, её бабушка, как картинка: с подкрашенными губами, в модном трикотиновом платье и довольно крупными александритами в ушах. От бабушки веяло благополучием, и с ней Маре не было страшно.
Но стыдно всё-таки было. Как будто это она провинилась. Мама, кстати, так и считала. Что Мара сама дала повод.
Что слишком вольно держится с мальчиками. Что не следит за языком. Что дерзкая.
Игнат несколько раз обернулся на пороге, пытаясь поймать Марин взгляд. Не дождавшись, презрительно сплюнул и скрылся, наконец, за тяжёлой дверью. В коридоре опорного пункта сразу стало темно. А за дверью бушевал солнечный май, ветер играл ветками черёмухи, разнося по округе сводящий с ума аромат.
Бабушка торопила, но Мара не решалась выйти на улицу – девочке казалось, что в беспощадном свете дня все станут пялиться на неё.
Здесь, в полумраке участка, можно было спрятаться от любопытных и недоброжелательных взглядов. Но участковый инспектор тоже смотрел на неё как-то… как-то… неодобрительно, наконец нашла слово Мара. Хотя здесь они оказались по бабушкиной жалобе.
Игнат учился с ними до девятого класса. Затем, как и полагалось троечнику и хулигану, поступил в профтехучилище – Мара не поинтересовалась, в какое. За те несколько месяцев, что они не виделись, Игнат превратился во взрослого парня. Высокий, вытянулся ещё больше, оброс мускулами. И вот весной словно вытаял из-под снежных завалов и нарисовался перед Марой со своей утомительной, пугавшей Мару, любовью.
Это книжные флибустьеры и висельники отчаянно нравились ей. В жизни она их боялась до оторопи.
Одевался Игнат вызывающе – бог знает, как, добытые тёртые джинсы стоимостью в три зарплаты его матери-технички, скроенная (говорят, он сам строчил на машинке) из кожаных лоскутов жилетка – прямо на голое тело, в расходящиеся полы видны были «кубики» пресса и уже появившаяся шерсть на белом животе – фу! – Маре неприятны были эти признаки мальчикового взросления.
Вот в таком виде он и заявлялся на школьный двор, садился на перила широкой лестницы под козырьком входа, перекидывал из угла в угол рта спичку и что-то рассказывал парням, отчего они дружно ржали – какие-нибудь сальности, очевидно.
Иногда Маре удавалось проскочить со стайкой подружек мимо преследователя, и она стремглав бежала в свою девятиэтажку, через два дома от школы.