Вот это да!
На Алису смотрели панно девяти громадных фресок, краски продирались сквозь покрытие первым прозрачным слоем свежей извёстки. Ага, латунная табличка, тоже в извести.
Она ладонью стёрла белила. «Ефим Марголис, больница „Белвью“, павильон C. Представлено художественной комиссии города Нью-Йорка, февраль 1939 года. Фрески асекко площадью 900 кв. футов».
Этот неизвестный художник, труд которого решили уничтожить, изобразил солнечный свет, тарелки с мясом и фруктами, коров в стойлах, учёных в халатах, колбы с химикатами и дымы заводских труб. Какофония образов, как в страшном сне Диего Риверы, приглушённая белилами и назло им, вопила о счастье жизни. И где? Здесь, в доме скорби.
Алиса подошла к панели с двумя учёными. Халаты с завязками сзади, рукава на резинке стягивают запястья, как в старом чёрно-белом фильме. Здесь в цвете. По белому полотну халатов играют терракотовые отблески с поверхности квадратного стола, по разные стороны которого они сидят. Черноволосый и усатый приставил правый глаз к единственному окуляру голубого старинного микроскопа, а левой рукой настраивает яркое зеркальце, пытаясь направить луч света на препарат. Огромный лоб и плохая стрижка. «Как у Джастина», – усмехнулась Алиса. В чертах лица второго много женственного: высокая скула, чёрная бровь.
Да это же женщина! Стрижка короткая, но грудь под халатом высокая. Она держит нежно, как младенца, рыжего кролика с короткими ушами. Мадонна науки. Какая разница – её кролик или мой крысёнок.
У Алисы сжалось сердце. За спиной женщины-ученой в горшках горят красные герани и рвутся к окну листья зелёного фикуса. За спиной мужчины – два хирурга в белых масках мрачно склонились над операционным столом, на котором замер пациент под светло-горчичной простынёй.
Сзади раздалось покашливание: охранница с пустой кобурой на вздутом животе и в бронежилете на огромных грудях потела, распространяя бриз дезодоранта и кислой плоти.
– Не слышала, как хлопнула за вами входная дверь, вот и решила проверить. Нравится?
– Не смогла мимо пройти. Кто этот Ефим? Зачем хотели уничтожить эту красоту?
– Да это наш пациент, старик лет девяноста. Это он в молодости рисовал, а вчера украл известь из подсобки и ночью закрасил. Он здесь давно живёт. Сказки всякие рассказывает об этих стенах. А ваш акцент откуда?
– Я русская.
– Так он тоже из России! И перестал понимать английский – забыл, что ли? Можно врач тебе позвонит, когда надо будет переводить? Так вот же он!
Из приоткрытой двери палаты номер сто шесть на Алису смотрел бородатый старик с живыми чёрными глазами на сморщенном лице постаревшего Довлатова. На руках шофёрские перчатки начала эры автомобилей.
Так вот кто бежал тогда вниз по фуникулёру! Надо бы с ним поговорить!
Но к Ефиму уже спешила дежурная,