– Страшно, – полушутя ответил Дэниел и потом добавил: – Встаём.
Дэниел и Мэтью поднялись, увидели друг друга (их разделяли небольшие камни) и, оглядевшись, поняли, что стоят посреди горного уступа.
– Я не помню, чтобы мы карабкались на гору, – сказал Дэниел.
– Теперь это неважно. Видишь лес? Нам надо спуститься к нему.
– Ты уверен? Может быть, нам стоит сесть и подумать? Может, надо подняться выше, и тогда мы увидим что-то ещё, кроме гор и леса?
– Сейчас день – тепло. К ночи мы продрогнем от холода и обессилеем от подъёма и голода. Да и скалолаз из меня никакой.
– Как и из меня, – заметил Дэниел. – Мэт, а ведь мы с собой ничего не взяли. Сейчас нам бы не помешали бабушкины сэндвичи, которыми мы подкармливали белок.
– Кажется, мы в поход не собирались, – с усмешкой ответил Мэтью, а потом, глядя в сторону леса, уже серьёзно добавил: – Но прогулка нам предстоит неблизкая. Давай посмотрим, где нам спуститься. И прошу тебя, будь осторожнее.
– И ты тоже.
– Двести тринадцать… Нет, Она не выбрала этот камень: он показался Ей не слишком радушным, он показался Ей грубым… да просто злючкой… Двести четырнадцать… Камешек за камешком, выемка за выемкой, расселинка за расселинкой.
Уже двести четырнадцать укромных мест, которые могли бы приютить Слезу, проверил Семимес.
– Двести пятнадцать… Только самые приветные, самые добрые, самые надёжные местечки, одно из таких. Другое бы Она не приняла. Она такая… правильная, такая чуткая. И Она нуждается в жалости, ведь Она… Слеза. Она жалеет, но и сама нуждается в жалости. И не всякий камешек может дать Ей приют и пожертвовать Ей часть своего покоя и тепла… Двести шестнадцать… Из этой расселинки веет холодом, даже моя рука чувствует это. Такая не может стать домиком для Слезы… Да… Слеза правильная. Она гораздо правильнее людей. По сравнению с Ней, они… они корявые… Они такие корявые! Слеза уравнивает всех людей, потому что для Неё они все корявые. Но Она… Она жалеет всех. Она может пожалеть даже самого корявого из них… если самый корявый отыщет Её, возьмёт Её осторожными пальцами и положит в норку… в мягкую, нетревожную норку… в Её новый домик… и согреет Её…
При этих словах в руке Семимеса появился небольшой мешочек из лилового бархата. Другой рукой Семимес подобрал привлёкший его взгляд камешек и опустил его в этот мешочек. Затем положил мешочек на камень, а сам устроился подле, прильнув щекой к бархату.
– …Согреет не только теплом бархата, но и своей слезой. Согреет Слезу слезой… Согреет Слезу слезой.
По щеке Семимеса скатилась не воображаемая, а самая настоящая слеза. За ней – другая…
– Может быть, судьба чем-то обделила его, но для Слезы люди все корявые. Может быть, судьба чем-то обделила его, но только не теплом души, но только не слезами. Может быть, он стал бы оберегать Её лучше, чем любой из Хранителей. У них много других забот, и порой они забывают про Слёзы, которые всегда с ними. Они привыкают к тому, что Слёзы всегда с ними, и забывают про Них. А этот корявый не забыл бы, потому что он никому не нужен, и ему никто не нужен…