Последнее лето. Очень, кстати, неплохое – собака охотно гуляла, мы медленно шатались по дворам и подолгу отдыхали на лавочках. Темно-рыжая голова целиком высветлилась, побелела шерсть между пальцами. Осень. Когда собаке стало трудно подниматься по лестнице, я понял, что весны у нас уже не будет. На руках на кровать и тем более с кровати. Но гулять она просилась до самого конца, маленькое отважное существо. В пятницу Лизка хорошо походила со мной по темному двору, дома поела и поиграла в черный мячик-барашек. А ночью, не прося помощи, тяжело спрыгнула и пошла на кухню пить воду. Я не засыпал, слушал. Ровный цокот когтей сменился паузой, и собака непривычно вздохнула-застонала. А потом неуверенно подошла и прилегла у кровати.
Начались тридцать шесть часов ада. Метания по ветеринаркам, мокрые кровавые пеленки. Пока ждали обследования в одной из клиник, я поставил собаку на газон. Она героически ковыляла, пытаясь делать все как обычно. В два часа ночи Лиза стала быстро-быстро перебирать лапами и не откликалась на имя. В ее ушах уже шумели сосны Заповедного леса, и такса спешила к ним изо всех оставшихся сил. К утру воскресенья она потеряла сознание. В приемном покое последней клиники Лизавета несколько раз начинала выть, но сразу же замолкала, когда чуяла наши руки.
Мы ждали исхода операции во дворе, говорили о том, как повезем Лизавету домой и что нужно будет сделать для ухода за ней. Стоял прекрасный октябрь, и над нашими гудевшими от усталости головами шелестели облетающие каштаны. Совсем как на поляне за городским театром, где собака любила играть. Кого мы пытались обмануть? Никого. Каждый хотел сделать хоть что-то, чтобы другому не было так больно до оглашения приговора. Возвращение домой с пустой переноской было чудовищным. По дороге мы пили водку в каком-то баре у метро, и нас не брало. Страшнее всего оказалось войти в тихую пустую квартиру и увидеть на ковре посреди комнаты осиротевший черный мячик.
Ветер, ивы над кручей, над ивами тучи. Там, на старом деревенском кладбище, рядом с могилами так и не встреченных тещи и тестя, спит моя первая собака. Моя порванная струна.
Знаешь, Лизка, пройдет много лет, мы снова застелем комнаты пеленками и вспомним, что раньше у каких-то там народов белый цвет считался траурным. Я опять буду носить тебя по лестнице на руках, как носил щенком. Буду целовать редкие седые усы, и это самое малое, чем я смогу отплатить тебе за тоненькую песенку любви. И пусть в те дни, жестокие и неизбежные, нашу семью-стаю не покинут доброта и терпение.
Даже