– Спасибо, Михаил Борисович, – произнёс Воронин так же безупречно, с лёгким кивком. – Я тоже очень ценил её. И как человека, и как специалиста.
Сомов кивнул, посмотрел мимо и ушёл, не добавив больше ни слова. Диалог закончился как служебная записка: вежливо, но без следа личного. И именно в этом ощущалась отстранённая прицельность, будто ректор проверил его реакцию, не вслух, а взглядом.
Следующей была Алёна Лукина. Она прошла мимо гроба, почти не задержавшись, бросила один-единственный цветок – белую лилию – и сразу направилась к выходу. Но, проходя мимо Сергея, замедлилась. Глаза её были скрыты за дымчатым стеклом очков, но он ощутил, как она смотрит на него – не прямо, а краем взгляда, как бы оценивая, не приближаясь слишком близко.
Она не сказала ни слова. Только кивнула. И в этом кивке не было ни признания, ни поддержки. Было что-то холодное, анализирующее, сдержанное. Профессор ощутил: она знает. Не всё, конечно. Но достаточно, чтобы испытывать внутренний протест. Лукина была принципиальна. Он уважал это в ней. Но сейчас эта принципиальность стала орудием – неосознанным, но точным.
Антон Валерьевич Глебов был одним из последних. Подошел один, одетый строже обычного, но чуть небрежно – воротник рубашки мятый, пальто застёгнуто не на ту пуговицу. Его движения были нервными, взгляд скользил. Он не подошёл к гробу – просто остановился у входа, постоял несколько минут, будто фиксируя сам факт присутствия, и направился к Воронину.
– Страшная вещь, – пробормотал он, подходя почти вплотную. – Я до сих пор не верю. Алла… ну, кто мог… такое. Просто…
Он не закончил. Слова кончились. Остался взгляд – колючий, цепкий, не в глаза, а чуть в сторону. И в этом взгляде профессор уловил то, что ждал: зависть, замешанную на презрении. Или наоборот. Глебов не знал, но чувствовал. Чувствовал, что Воронин был ближе к Алле, чем кто-либо. И это знание жгло его изнутри.
– Никто не заслуживает такой смерти, – тихо добавил Антон и ушёл.
Профессор не ответил. Только закрыл глаза на мгновение, словно прячась от чего-то, что уже нельзя было остановить. Он чувствовал, как каждый диалог, каждая тень, каждая деталь церемонии нарастает внутри него, как осадок, медленно оседающий на дно сосуда.
Игорь Ремезов держался особняком. Он не принимал участия в церемониальных диалогах, не комментировал, не слушал. Просто стоял вблизи гроба, словно охранял остатки своей жизни. Когда началась подготовка к выносу, Сергей подошёл. Он знал, что должен.
– Игорь, – сказал он негромко, – я даже не знаю, что сказать. Если бы знал, что можно сделать, чтобы стало хоть немного легче…
Ремезов поднял глаза. В них не было слёз. Только глухое, усталое внимание. Он посмотрел на Сергея долго, пристально. В этом взгляде не было благодарности. Но было что-то иное – настороженность, как будто он ловил в лице профессора нечто важное.
– Спасибо, – произнёс Игорь с