Беседы богов. Фрагменты чукагирского эпоса в пересказе Александра Секацкого. Эпосы, легенды и сказания

респондент произносит текст, предваряя рецитацию, например, тем, что это «от бывших» или «от растаявших людей», и поясняя, что он читает заговор, помогающий от бессонницы или от боли в суставах (одна из расшифрованных историй была представлена как «заговор от дрожи в коленках»). Человек воспроизводит то, что слышал от деда, и воспроизводит так, как это сохранилось в его памяти. Исследователь, в свою очередь, записывает так, как он услышал, используя произвольную русскую или чукотскую транскрипцию (сохранилось лишь четыре магнитофонных записи, сделанных в 60-х годах прошлого столетия), после чего в лучшем случае делает вывод, что это «искажённый юкагирский» или какой-то родственный юкагирскому язык, а то и вовсе «тарабарщина», как выразился один из опрашивающих. А к записи тарабарщины можно и относиться спустя рукава. Ситуация достаточно уникальна, но всё же её можно сравнить, например, с детскими считалками. Допустим, собиратель детского фольклора записывает респондента:

      Эники-беники ели вареники,

      Эники-беники флос –

      Вышел пузатый матрос!

      «Собиратель», во-первых, не станет расспрашивать «респондента», что значат «эники-беники», он и сам не рассчитывает извлечь из этого словосочетания какого-либо смысла.

      Далее, если в соседнем дворе наш фольклорист услышит, допустим, такое:

      Эники-беники ели вареники,

      Эники-беники плюх –

      Вышел горячий утюг! –

      он добросовестно запишет услышанное как отдельную версию считалки. Но, если вместо «флос» кто-нибудь произнесёт «фрос» или «блос», собиратель фольклора это проигнорирует. Возможно, в своём случае он будет прав, но проблема в том, что для нерасшифрованной «чукагирской тарабарщины» как раз чрезвычайно важно именно различие между «флос» и «блос», и сколько раз приходилось испытывать досаду из-за невнимательности интервьюеров, сколько пассажей, фрагментов и целых историй остались в итоге нерасшифрованными…

      В сущности, нашему безнадёжному делу помогли два обстоятельства. Во-первых, полевые исследователи, записавшие «вставки» и «выдирки», в основном не знали о записях друг друга, поскольку «тарабарщина» не публиковалась и оставалась неразобранной в архивах и каждый заново руководствовался принципом «как слышится, так и пишется». Во-вторых, и это просто счастливый случай, помогли исследования С. М. Широкогорова, посвящённые феномену под названием «мэнэрик» – коллективным формам истерии, описанным автором в Колымском крае. В значительной мере именно под воздействием этого текста, всё ещё ожидающего своего настоящего осмысления, выслушивались и записывались все «странности», в том числе и длинные иноязычные рецитации, в которых, правда, лишь немногие исследователи, подобно Л. С. Зейдену, пытались обнаружить смысл.

      Помню, как, знакомясь с материалом, я испытывал удивительное чувство: перед тобой как бы живые книги, которые, понятное дело, «сами себя не читают» (Томас Гоббс),