Збышек не успел как следует понюхать пороха. Его продержали в охранении городского арсенала, пока в поле то поляки трепали русских, то русские отвечали им сторицей. Наконец, в августе 1831 года, фельдмаршал Паскевич начал штурм Варшавы. Кровопролитие продолжалось тридцать шесть часов. Оружие из арсенала выбрали, порох кончился. Какой-то старый жолнер, расстреляв свои заряды, вырвал у юноши винтовку с последним патроном: «Геть до дому!» Збышек затаился на съёмной квартире. Русский патруль не обратил на него внимания, уж очень не похож он был на скрывающегося солдата: увалень, типичный студент.
Победители закрыли крамольный университет. Возвращаться домой, в помещичью скуку, молодой человек не захотел. Маткиных пенёндзей хватало, чтобы жить безбедно. Когда шатание по бульваром осточертело, решил навестить своих, а там посмотреть, в Варшаву ли возвратиться или в Париж дёрнуть, где накапливалась польская эмиграция. И тут душой его завладел «Люд польский» – левое варшавское крыло эмигрантского Демократического общества. Один из лидеров крыла, по имени Казимир, убеждал горячих патриотов терпеливо готовить народную войну сразу в «трёх Польшах» – российской, австрийской и прусской. Не мечтать о геройской смерти, а настроить себя на долгую рутинную работу. Предстояло создать материальную основу восстания, все силы вождей отдать воспитанию в поляках патриотизма, как религиозного чувства. Возникли надежды на организацию, путём формирования общественного мнения, общеевропейской антирусской коалиции. Только она способна сломать мощь России – главного врага Польши. Разумное, основательное начало в характере Корчевского обрело фундамент. Но он ещё был очень молод. И молодая энергия, не находящая выхода в томительно-скучных условиях подполья, выплёскивалась в виде политического хулиганства. За него сын землевладельцев и промышленников расплачивался родительским надзором.
У Збышека подвело желудок. Он слышал, как тяжело ходит отец из своего кабинета в столовую залу и обратно – тоже ждёт матку Христину.
Пехотный поручик, старея, остывая в страсти, всё крепче привязывался к жене. И стал ревнив. Причём, ревновал без какого-либо основания к титулованным жеребцам, заскакивающим в усадьбу, если замечал вдруг со стороны хозяйки повышенное внимание к визитёру или некоторую развязность в поведении гостя. А вот откровенная, нежная дружба между почти сорокалетней хозяйкой и красавчиком Адамом, который мимо хорошеньких горничных проходил с пресыщенным видом, не вызывала у висленского Отелло никаких подозрений. Ведь Адам, хоть и носил фрак, хоть принимал пищу за господским столом и удостаивался бесед с хозяином, всё-таки был вроде лакея. Следовательно, недалеко ушёл от быдла. Много