Сказания древа КОРЪ. Сергей Сокуров

вопросом «а что скажет Меттерних?» Наиболее проницательные, ломая голову над секретом подозрительной пары, заподозрили Священный союз. Эта стремительно стареющая дама всё ещё сохраняла способность нравиться преданным сторонникам монархической идеи – австрийскому немцу и русскому немцу. Императоры и короли, царедворцы всех рангов пуще межгосударственных войн боялись революций, вошедших в печальную моду после 1789 года. К революциям они стали причислять все национально-освободительные войны. В восстаниях греков и сербов, в длящейся столетиями обороне Црной горы виделись ими бунты, направленные против своего брата, султана. Хотя страж проливов симпатий ни у кого не вызывал, тем не менее, считался монархом законным по воле Божьей, то бишь Аллаха.

      – Граф? – отозвался на прикосновение второй секретарь архиепископа и умерил шаг, давая возможность карлику пристроиться рядом.

      – Сударь, Дмитрий Петрович… Приятно встретить сына земляка из столь неевропейского угла Европы, удивительно молодого на ответственном посту советника… Хм! Окажите мне любезность отужинать со мной и моей супругой по-домашнему, без церемоний. Я слышал, владыка сегодня вечером будет занят церковной службой. Понимаю, понимаю, мне необходимо заручиться согласием его преосвященства. Уверен, он возражать не станет. Так условились? Я пришлю за вами карету.

      Дмитрий ответил поклоном. Министр внешнеполитического ведомства пожелал принять эту фигуру пантомимы за согласие. Как раз в эту минуту они поравнялись с привлекшей общее внимание молодой парой на перекрёстке парковых аллей.

      Нессельроде недобро скривил лицо вокруг неподвижного, выдающегося, словно бугшприт, носа:

      – Глядите, наши знаменитости – мадам Пушкина с супругом, сочинителем.

      Глава III. Несостоявшийся информатор

      Шестёрка рысаков вынесла графскую, с гербом и вензелями, карету Певческим мостом через Мойку к зданию, ничем не примечательному. Ливрейный швейцар распахнул обе половинки дверей. Хозяин, сгибая в разлёт острые коленки, сама радость, уже спускался по широкой лестнице. Издали оповестил:

      – Марья Дмитриевна заждалась.

      Министр провёл Дмитрия Петровича в малую гостиную. Под люстрой был накрыт круглый стол на три персоны. Хотя за окном разливался томный свет белой ночи, горели свечи, пахло горячим воском. Сразу вошла крупная женщина. Кружевные перчатки не скрывали мужичьих рук. Глаза её сияли, но легко было догадаться, что это свет не души, а огней рампы. Графиня Нессельроде, урождённая Гурьева, трубным голосом выразила радость видеть «соотечественника с героической черногорской кровью в жилах». Пока она говорила, мужчины стояли, причём граф как перед искренне любимым начальством. Он, знала Европа, действительно любил свою жену, в отличие от большинства мелких мужчин, испытывающих тоскливую ненависть к навязанным им в жёны дебелым великаншам. Гордился её фундаментальностью, как миниатюрный, хрупкий