Как мы говорили, все начинают с удивления, обстоит ли дело таким именно образом, как удивляются, например, загадочным самодвижущимся игрушкам, или солнцеворотам, или несоизмеримости диагонали, ибо всем, кто еще не усмотрел причину, кажется удивительным, если что-то нельзя измерить самой малой мерой[80].
Все, как мы и предполагали: наряду с явлениями природы и логико-математическими проблемами автоматы вызывают thaumazein.
Переводить thaumazein как «изумление» и «восхищение» – слишком просто. Я могу восхищаться желтым Lamborghini, который недавно припарковался на моей улице, и любоваться подтянутым управляющим, который садится за руль автомобиля, но это едва ли будет заметным вкладом в философию. Я не испытываю от этого эмоционального потрясения. Напротив, thaumazein подразумевает именно эмоциональное потрясение перед лицом неожиданного и необъяснимого – переживание, которое не вписывается в прежние познавательные схемы. Мир становится непостижимым, он, так сказать, расходится по швам. «Повседневная свойскость подрывается»[81], – так описывает этот аффект великий философ Мартин Хайдеггер. Однако он видит в этом только страх и отчаяние, а не потенциальное удовольствие от понимания и изменения. Чтобы интегрировать тревожную встречу, человек, возможно, осознает необходимость разработать новые когнитивные или моральные стратегии, новые интерпретации, усвоить новые знания или модель поведения. Такое освобождение от дезориентации может быть приятным.
Однако для того, чтобы трагедия достигла столь глубокого катарсического эффекта, недостаточно хорошего сюжета; это также требует определенных драматургических приемов, которые описывает Аристотель в «Поэтике», своей теории трагедии. Первое условие: пьеса должна воспроизводить реальное действие (mimesis). Но простое копирование реальности вряд ли привлечет кого-либо в театр и совершенно точно не достигнет желаемого эмоционального эффекта. Пьеса, в которой показан лишь фрагмент реальности, например, как человек завтракает, а затем отправляется на работу, будет либо явно авангардной, либо смертельно скучной, а возможно, и то и другое. Трагедии должны превосходить реальность, они должны быть более реальными, чем реальность. Для этого, согласно Аристотелю, помимо хорошей истории (mythos), единства места, времени и действия, требуются поэтический язык, интенсивная игра и глубина сценической постановки:
Трагедия есть воспроизведение действия серьезного и законченного, имеющего определенный объем, речью украшенной, различными ее видами отдельно в различных частях, – воспроизведение действием, а не рассказом, совершающее посредством сострадания и страха очищение подобных чувств[82].
Эта разрядка сдерживаемого напряжения приводит