жила и работала. – охотно начала рассказывать Ирина. – У меня отец был белорус, а мать – литовка. Она на белорусском с трудом говорила, по-русски не говорила вообще. Она была очень доброй женщиной: всегда поможет, всегда выслушает. Она была доброй и – да не будет это звучать злобно – слегка наивной. А вот отец всегда был грозным. Если и говорил мне что-либо, то это почти всегда звучало сухо. Когда мы в колхоз вступили, он вообще был очень угрюмым. На власть не роптал, но видно было, что недоволен. А я почти и не замечала этого тогда – я много в поле работала, матери помогала. А когда немцы пришли, мне всего семнадцать лет. Эвакуироваться не успели, пришлось остаться в колхозе. И отец мой вдруг к фрицам в полицию вступил, стал на партизан и работников компартии доносить. А немцы их отлавливали и в овраге рядом с колхозом расстреливали. Стал мой батя с немцами водиться, пить с ними, вести беседы. Мы с матерью всего этого не одобряли, но он нас запугивал и кошмарил тем, что прикажет, и нас расстреляют в том самом овраге. И вот однажды привёл он к нам немца одного – жирного такого, прыщавого урода. Напились они до посинения, и немец этот стал руки свои ко мне тянуть. Я отпиралась, а он ни в какую. Батя лишь со стороны смотрел. И я не сдержалась: схватила тесак и как рубанула немца по шее. У этого борова кровь как хлынет во все стороны – и на меня попало. Батя мой в ярости на меня накинулся, но матушка моя подоспела и ножом его в бок ударила. Он наземь повалился и так и не встал. А мы с мамой оружие взяли и в лес сбежали.
Мыкола и Витаутас слушали заинтересованно, не отводя взгляд и не прерывая рассказа. Когда Ирина кончила свой монолог, Мыкола спросил у неё:
– А где нынче твоя матушка? Жива ли?
– Матушка моя жива, слава Богу. – отвечала Ирина. – Она в наш колхоз вернулась. Я тоже вернулась, но не смогла там долго жить. Какое-то странное и неприятное чувство меня там преследовало, будто отовсюду трупным смрадом несёт. Чувствовалось, будто везде опасность. Не смогла там и месяца прожить – уехала. Матушка меня полностью поняла и пожелала мне удачи.
Витаутас, до того внимательно слушавший и не проронивший не слова, сказал:
– Тяжко тебе, хозяйка, пришлось. Я и врагу не пожелал бы иметь в роду пособника немцев. Много горя фашисты нам принесли. А ведь я помню, как их вильнюсцы встречали – с цветами, с радостными выкриками…
– И вы, что ли, встречали? – спросила ни с того ни с сего Ирина.
– Я? Нет. Я сразу понял, что эти нас точно не освободят… – сказал Витаутас, а потом быстро добавил. – Я имел ввиду, что их оправдание об освобождении было ложным.
– Вот вам враги все ненавистны, – вмешался в разговор Мыкола, – а со мной судьба сыграла злую шутку, возможно, самую злую в моей жизни. Я во врага влюбился.
Ирина и Витаутас удивленно на него поглядели.
– Как это? – спросили они оба.
– Была одна девушка. Рыжеволосая, загорелая, нравом крута и силой не обделена. Встретились мы как-то на поле боя, а потом все закрутилось. Встречались мы тайно, по ночам, в таком укромном месте, где нас никто не мог найти. И она, эта боевая девушка,
