Спустя несколько месяцев, когда зима уже подходила к концу, она исчезла. Старик искал её всю ночь, зовя её по имени, пока не услышал странный шёпот из озера. Он бросился к воде и увидел её платье, плавающее на поверхности, словно белое привидение. Её тело так и не нашли, хотя он рыскал по всему озеру много дней, опуская сети и моля Васу вернуть Настастью.
Вот только Васа не стал отвечать.
Теперь, стоя в лодке посреди лесного озера, где так любила бывать Настасья, старик снова видел её лицо – молодое, прекрасное, но исполненное такой боли, какую он не смог тогда унять. Его сердце сжималось всякий раз, едва он представлял, как она решилась на этот шаг, как холодные воды озера приняли её в цепкие объятия, став последним убежищем разбитого сердца.
– Папа, – не то прошелестел листьями, не то треснул весенним льдом, не то булькнул лягушкой голос, то ли сорвавшийся с её синих губ, то ли прозвучавший в его голове. – Папенька…
Голос её звучал мягко, но в то же время отдавал льдом, болью и словно бы упрёком, словно бы он виноват, что не спас, не уберёг, не сохранил. Ноги старика не удержали, подкосились, и он опустился на колени в лодке, глядя неотрывно на Настасью, совсем как живую, будто никогда и не утопшую и не покинувшую его.
Он попытался заговорить, но слова застряли в горле. Всё, что он мог сделать, – это протянуть руку, коснуться её лица, но оно было так далеко, так недостижимо, словно находилось за стеклянной стеной; старик только возмутил воду – и в следующий миг Настасья, уцепившись за сеть, ещё касающуюся озёрной глади, пошла на дно. Он схватил было сети, но те, мокрые, все в водорослях, с впутанными вертлявыми рыбьими телами, резали в кровь ладони, ускользали, и вот Настасья исчезла в толще чёрной воды, оставив после себя только круги.
Губы старика задрожали, плечи затряслись – и он беззвучно зарыдал, как не рыдал на пустой могиле, выкопанной в отдалении от церкви. Батюшка Митрофан жалел Настасью, но ничего не мог сделать: самоубийцам – не место в объятиях священной ограды, им не улыбался Бог, их не ждало райское посмертие – одни адские муки, словно терзаний при жизни мало. Словно бы тем, кто остался, и так боли мало, так надо ещё и ходить на лесную могилу, приютившуюся почти в одиночестве, среди едва различимых захоронений, поросших мхами; и молебна не отслужить.
И тут появился Васа.
Как и во сне, неторопливо он выплыл из самых глубин и замер, не моргая. От его водянистого взгляда стало не по себе, как когда хватала за ногу незримая водоросль; Васа булькнул смехом. Тело его сверкало чешуёй.
– Ждал меня, старик? – пропыхтел многоголосо водяной.
– Васа… – одними губами прошептал старик, пятясь.
– Как погляжу, ты встретился уж с моей гостьей, – проговорил неспешно водяной,