Надя пыталась заставить себя думать о доме, о чём-то хорошем, о светлых воспоминаниях, с таким трудом откопанных в памяти, вот только не получалось. Пусть родной дом сохранился в памяти не просто абстрактным деревянным строением, а живым, дышащим, наполненным теплом и запахами, от каких начинало колоть сердце, но – всегда находилось это пакостное но.
Никто там не ждал её: ни мать, ни отец, ни бабушка, ни дедушка.
Дедушка давно почил, ещё когда Наде не исполнилось пяти лет, пусть порой, копаясь в пыльных архивах воспоминаний, она хотела схватиться за шахматы, чтобы, как в те бесконечно далёкие времена, услышать наставления дедушки о том, как правильно держать защиту и как не сломать ненароком фигурный фронт. Он сгорел от рака поджелудочной железы, перестав бороться, и мама много и долго плакала: она стала вся серая, как выцветшая, а потом, спустя годы, призналась, что наложила бы на себя руки, если бы не Надя. Пожалуй, это не совсем те откровения, которые нужны вчерашней школьнице. Бабушка продержалась немного дольше, пережив дедушку на шесть лет, пока ей не стало плохо сердцем: она умерла за какие-то ничтожные пятнадцать минут, потом сказали – не мучилась, быстрая и лёгкая смерть, внезапная коронарная, такое случается с ишемическими больными. Хороший исход, вот только Надя всё равно рыдала по ночам.
Отец однажды не вернулся из леса.
Мама спилась.
Надя трусливо уехала.
Так себе надежда из неё вышла.
Спустя сутки на Перми II, всё такой же серобетонной и синестеклянной, Надя пересела на электричку: едва успела, замешкалась сначала с багажом, потом – встряла в очередь на кассе за билетом, являвшим собой чек, тут же смявшийся в нервозно трясущихся влажных ладонях, затем – с покупкой бутылки воды и чебурека, который то и дело норовил выскользнуть из целлофанового пакетика, чуть не получила по косе от автоматических дверей, но, как ни странно, выхватила себе место у окна.
Закончилась эпоха страшных деревянных скамеек в электричках. До Кунгура, вон, ходили эстетичные составы с синими креслами с выделенными подлокотниками, почти как в самолёте; но попала на горнозаводском направлении, в сторону Тёплой горы и с пересадкой в Чусовом, на более старый вариант – с синими сомнительной мягкости скамьями, разделёнными на три выраженных посадочных места. Никто рядом с Надей не сел, и она, задвинув сумки в ноги, прижалась к окну.
***
Родной дом стоял на окраине Ягбора, где за ветхим, но всё ещё стоически держащим редкие удары ветра забором огорода начиналась непроглядная тайга. Должно быть, название дали посёлку уже давно – в те времена, когда сосняк и вправду был молод и свеж; но вот зато ручей никуда так и не