Лежать на узкой койке, как в гробу, только с колючим тонким матрасом и постельным бельём, не шевелясь, не дыша и по возможности лишний раз не слезая, чтобы потом не карабкаться обратно, целые сутки – значит, стоит поспать часов десять-двенадцать и наспаться всласть перед до унылого сидячей поездкой до Ягбора на дребезжащей электричке, делающей остановки в столь живописных и людных местах, как тысяча четыреста семьдесят восьмой километр, где вместо станции – треснувшая бетонная плита, а выходила там обыкновенно разве что пара старух, направляющихся с ветхими корзинами и дряхлыми вёдрами тут же в лес с неумолимой уверенностью атомных ледоколов, вспарывающих Арктику. Куда они шли, Надя никак не могла сообразить; а когда спрашивала отца или маму когда-то настолько давно, что казалось неправдой, те разве что плечами пожимали – дескать, сами понятия не имеют, а приставать к незнакомцам с глупыми расспросами Надя опасалась: не хотела из скромности тревожить чужаков по пустякам, так что вопрос и повис в воздухе. Пускай следуют они, куда намеревались, ей-то что за печаль?
Оторванная беззвучными наушниками от мира вокруг, Надя не спала и не дремала, но вслушивалась в разговоры и глотала слюну от всего того вороха вкуснейших ароматов, что вился в вагоне: крепкого чёрного чая с сахаром, варёных яиц, хрустких солёных огурцов, копчёной курицы, купленных на вокзале чебуреков, жирных от масла, бутербродов с колбасой и на редкость вонючим сыром, тем самым, от которого всегда мутило, химозного мороженого, перехваченного у ближайшей проводницы; и о чём только ни говорили, чем только ни занимались.
Две девушки, которые едва успели забежать в поезд с тяжёлыми на вид сумками наперевес и одну из которых точно звали Настя, ехали с книжной ярмарки и возвращались домой в Вологду; они обсуждали и книги, и встречу с писательницей, чьего имени Надя не расслышала, после чего плавно перешли на работу, на какую, конечно, возвращаться после таких чудесных выходных совсем не хотелось, пошептались про учёбу второй, не-Насти, затем и вовсе замолчали ненадолго, а потом принялись полоскать кому-то кости, и на этом моменте Надя слушать перестала.
Говорил по телефону негромко мужчина с женой, и единственной причиной, почему Надя вовсе смогла различить хоть пару слов, было то, что мужчина сидел на нижней полке. Сказал, что скучает, но совсем скоро приедет, ведь, как стало понятно по разговору, выходить ему в Череповце, а от Питера – рукой подать.
Старушка сделала замечание мужчине, который, обедая, рассыпал соль на столик, чтобы он, мол, бросил соль через левое плечо и поплевал или хотя бы по дереву постучал, но мужчина стоически проигнорировал, а после, когда вставал,