Я намотал это себе на ус, и как-то в одном разговоре за ужином сказал, что я на следующий год в музыкальной школе учиться не буду.
– Я начал поздно, и музыкант из меня не получится, – сказал я.
– Может быть, тогда с Лизой позанимаешься? – неуверенно спросила мама.
– Да, – сказала Лиза, – все эти преподаватели гроша ломаного не стоят, они только портят руки. Я готова заниматься с тобой.
Лиза по-прежнему жила у нас и после того, как у нас появилось дома фортепиано, часто играла на нем. Репертуар ее был постоянен. Она играла всегда Шопена и Листа. Руки у неё летали, – беглость пальцев была потрясающей. Я ее слушал с большим удовольствием. Правда, мне иногда казалось, что звук был поверхностным, но я относил это к недостаткам нашего инструмента.
Летом Лиза начала заниматься со мной, но занятия мне не понравились. Она начала перестраивать мне технику, была очень недовольна тем, что я ее не слушаю, что у меня сразу не получается, как она хочет. Ругала моего преподавателя в музыкальной школе. И вообще всех преподавателей на свете. Говорила, что только она знает, как надо работать с детьми.
Я стал под разного рода предлогами увиливать от занятий с ней. А когда узнал, что она начала вести с мамой разговоры об оплате этих занятий, вообще прекратил заниматься.
На этом моё музыкальное образование и закончилось. Я слегка попереживал, но, если честно, не сильно. Хотя всю жизнь я сожалел, что не могу играть на фортепиано, аккомпанировать кому-либо, подобрать мелодию, или записать её, только что пришедшую на ум, а впоследствии – записать мелодии песен, сочиненных моей женой Любочкой. Но музыка осталась у меня в душе на всю жизнь. Я люблю ее, и она помогает мне жить. А мама переключила свое внимание на Аллочку, – и она стала музыкантом профессионалом.
А у меня на душе и до сих пор кошки скребут. И как хочется иногда сесть за пианино, которое у нас в Академгородке появилось сразу же, как мы смогли себе это позволить. И в Нью-Йорке тоже. Сесть и поиграть что-либо для себя. Душу успокоить.
Мама не работает
Мама не вернулась в аспирантуру Лесотехнической академии. Она съездила туда, а когда вернулась, поплакала. Аллочке было только 5 лет, а мне 11, и папа сказал:
– Зиночка, побудь пока дома с детьми.
Но мама, конечно, сама решала такие вопросы. Просто папа видел, что она уже приняла такое решение. Поэтому он его и подтвердил.
Папа зарабатывал мало. Он никогда не участвовал ни в каких сомнительных делах, приносящих левые доходы, никогда не брал взяток. Он никогда ничего не принес с работы. И это в стране, где крылатым выражением потом стало: «Что охраняем, – то имеем».
Честность во всём – было его жизненное кредо. У мамы была точно такая же позиция в жизни.
Но жить-то как-то надо. На зарплату, которую он получал, прожить было трудно. Сама система подталкивала людей