До станции они не доехали. У дальнего оврага их перехватили пять мужиков, мать схватили, утащили в овраг, отца били. Нюрка бросилась к ближайшим кустам, хорошо, что напавшим не было до неё никакого дела. Отца бы забили до смерти, да выручил Петька Седов, сосед, невесть как появившийся со своей берданкой. Выпалив вверх, он закричал, что наслед продырявит кому-нить башку. Мужики от отца отбежали, оставив полумертвым у телеги, остальные отпустили мать в грязном изорванном сарафане. Отправили их со станции на Север только на следующий день, после того, как отец в вокзальном медпункте пришёл в себя. Держась рукой с правой стороны за поломанные рёбра и хрипло дыша, он с трудом помогал омертвевшей матери грузить жалкие пожитки в набитый битком вагон для депортированных. Последними были занесены Нюрка и та самая сковородка. Куда делся братишка, она не понимала, а спросить боялась. Вагон тронулся, унося молодую семью «кулаков» на далёкий Мурман.
Мать так и не увидела северных сопок, в эту же ночь она выбросилась из вагона в реку, когда они проезжали по железнодорожному мосту. Отца удержали от самоубийства попутчики. Помогло и то, что он души не чаял в своей белобрысой Нюрке. Смиренно принял несправедливость судьбы. По прибытии разместили их в дощатом, продуваемом всеми ветрами, бараке, на склоне горы в юном, нарождавшемся городке Кировск.
Труднее всего для Нюрки было встать из-под тёплого одеяла на ледяной воздух, разжечь примус и в единственной кастрюльке заварить отцу в тёплой воде остатки ржаной муки. Что такое масло, молоко и мясо они быстро и надолго забыли. Отец работал проходчиком на апатитовом руднике. Работал тяжело. Здоровьем быстро зачах и умер через три года. Нюрку из барака забрали в интернат. Из всех вещей она почему-то взяла только эту большую чугунную сковородку, умолив тётеньку из инспекции.
– Вот, Кузьма, ты мне скажи, видано ли, так народ-то губить ради какого-то коммунизма? Кто видел этот коммунизм? Ты видел? Не видел! То-то… Разви можно на несчастье счастье строить? А, серая твоя башка?
– Мурррр, – отвечал Кузьма странным образом впопад.
– Вот ведь, какая умная животина! И, главное, с тобой ведь обо всём можно гутарить. Ни расскажешь никому и уж подавно доноса не напишешь? Не напишешь, ведь, а? – продолжала Банюра неспешную беседу, не забывая при этом перемешивать семечки.
– Ну, что? Хватит сидеть-то, иди – буди любимца свово, – завершила Банюра односторонний