– Так ее можно распознать: свет по ней растекается.
Антонен притронулся к еще влажной поверхности. Он почувствовал, что кожу окружает слой теплого воздуха, позволяя ей оставаться живой. Велень была словно ладонь, прижавшаяся к его ладони.
– Почему ты их гладишь? – прошептал кожевник, пристально глядя на него.
– Потому что не могу удержаться, – ответил Антонен.
Дубильня с ее фонарями и полумраком немногим отличалась от часовни в Верфёе с горящими свечами и книгой. Но Робер не склонен был здесь молиться.
– Что с заказом для приора? – осведомился он повелительным тоном.
У них за спиной возник турок. Он с презрением наблюдал за прогулкой монахов по мастерской. От их облачений тянуло ладаном, а этот запах был ему еще более мерзок, чем вонь гниющего мяса. Окинув цепким взглядом обоих монахов, он счел, что Антонен, проявивший интерес к велени, не достоин ни малейшего внимания. И заговорил с Робером так, будто тот был один.
– У тебя деньги с собой, монашек?
– С собой? Чтобы подарить их шайке разбойников? Нет, у меня при себе письмо приора Гийома, и тебе, турок, его будет достаточно.
Он протянул ему письмо.
– Тридцать пять экю за пятьдесят кож, дороговато, – заметил Робер.
Турок пожал плечами:
– За шкуру вашего короля Иоанна пообещали выкуп четыре миллиона.
– Но никто не собирался ничего на ней писать, – отозвался Робер.
Турок издал недобрый смешок, показав испорченные, хуже, чем у дряхлого старика, зубы. Кислоты, разлагавшие мертвую плоть, любили и живую и в первую очередь обгладывали зубы и ногти. Робер подумал, что в один прекрасный день кожу турка можно будет натянуть на сушильную раму, и тому не найдется религиозных возражений. Поскольку турок не обратился в христианство, судьба безбожника, будь он земляком Робера или жителем тех краев, где он проповедовал, не вызывала у молодого монаха никакого сочувствия. Он же сарацин… С французскими‐то безбожниками работы хватает, так что восточные пусть сушатся в дубильнях.
Они спустились на несколько ступенек, в сводчатый зал, где хранились под замком самые ценные экземпляры.
Посылка для приора уже была собрана. Робер попросил развязать ее, чтобы проверить качество пергамента.
Юноша-кожевник поднес к ним горящую свечу. Антонена это видение заворожило.
– Я никогда не видел столько пергамента.
Робер пожал плечами:
– Подумаешь, обычный пергамент. Вымачиваешь, счищаешь со шкуры мездру и дубишь. Это кто хочешь может сделать.
– Но только не веленевую кожу, – возразил Антонен.
Турок рявкнул:
– Кожа – она и есть кожа, так‐то, монашек. Ее скребут ножом и вымачивают в кислоте. А теперь выметайтесь отсюда.
Немного позже они отправились на постоялый двор по соседству с дубильней, где хозяин, считавший себя грешником, дал им пристанище, а взамен потребовал его исповедовать.
С