Она долго бежала за женщиной огородами, потом через высокую траву и кустарники. Уже смеркалось, она плохо видела дорогу, исколола все ноги – да разве во сне бывает так больно?
Женщина оказалась быстрой: еще бы, жить захочешь – побежишь, и больше всего Наташа боялась отстать, упустить ее из вида. Они бежали через кусты и канавы, минуя поля, перелески, овражки, и наконец уже совсем без сил упали на мох в небольшом лесу. Когда отдышались, Наташа потрогала босую подошву, стерла кровь с мизинца и задала вопрос, который мучил ее с самого начала их марафона:
– Да что случилось все-таки? От кого мы бежали?
– Ой, девонька, – вздохнула женщина. Голос у нее был какой-то молодой. – Ты, конечно, в недобрый час осталась в нашей избе на ночь. Слышь, косу-то заплети, негоже девке так, лахудрой-то, бегать… Со сна-то уж ладно, с испугу-то, а сейчас уж прибери волосы-то, а то увидит кто, греха не оберешься…
Наташа послушалась. Кое-как разобрала волосы на пряди и, вспоминая начальную школу, попыталась заплести косу. Не вышло. Женщина смотрела на нее как на больную:
– Ты что, не умеешь? Ой… А может, ты сроду кос сама себе не плела? Ты барышня, что ль? Вон ты какая нежная, белая… Ножки-то вон шелковые, да и ручки лилейные… Прячешься от кого, небось?
– Да я вообще по жизни, кажется, заблудилась. А у вас-то что тут творится? Война? Восстание Емельяна Разина?
– Чего? Господь с тобой, «война», скажешь тоже… Не дай бог.
Когда бежали из избы, Наташе показалась, что женщине лет пятьдесят. Сейчас при закатном солнце она увидела, что та – ее ровесница, если не моложе, просто лицо темное от загара, обветренное, и загрубевшие руки. Ее бы в салон, на СПА-процедуры – стала бы красавицей… Вот что страх с людьми делает, – удивилась Наташа, продолжая как бы невзначай разглядывать свою попутчицу. Да и одежда эта, как серый мешок, полнит и старит.
– Ну что смотришь? Горе луковое, – усмехнулась женщина. – Ну-ну, девка, не кручинься. Давай заплету, неумеха, – она быстро пересела за Наташу и скоренько принялась заплетать ей волосы в тугую косу. Перетянула какой-то тряпочкой. – Вот, все. Волосы-то у тебя какие шелковистые… Как тебя кличут-то? Ты вчера мне говорила, да запамятовала я, уж больно напугалась сегодня.
– Наташей меня зовут.
– Хорошее имечко, божеское, значит: «Родная»… А меня Глашей зовут, Глафирой – величают. Ты сама-то откуда, Натальюшка? Какая-такая беда тебя с места согнала, что меж двор бродишь, да еще с кольцом таковым на руке? Может, ты беглая какая? А что? Мож, кто побаловал с тобой, барышня, да ты от греха – в бега? Ну ладно, ладно, не мое дело…
– Ты лучше расскажи, что тут у вас стряслось, а то не было б хуже… А то мне своих проблем хватает.
– Проб… чего? Точно ты не нашей породы, девушка. Ладно, чего стряслось-то… Да дела какие-то темные творятся. С чего бы начать… Барин наш, старый совсем был,