– Видишь, как повернулось: теперь я – свободная женщина, – раздался голос Глории, холодный, похожий на звуки расстроенной виолончели. – Не знаю, что ты сейчас думаешь, но поверь, я не рада смерти Филофея. Хотя во дворце и среди князей многие будут думать обратное. Филофей был мне дорог. На самом деле очень дорог. Он – один из немногих мужчин, кто по-настоящему меня любил и поддерживал все эти годы. Особенно самые первые, тяжелые годы, когда я каждый день была на грани нервного срыва. Вот теперь не стало человека, который был мне самой надежной опорой. Ты тоже не так давно потеряла мужа, но в тот момент ты была в кругу близких тебе людей. Я же здесь большей частью одна. Те люди, которые окружают меня и делают вид, что расположены ко мне, почти все лгут – они корыстны, двуличны. Мне больше нечего делать здесь, в России. Увы, ваша империя для меня так и не стала мне домом. Кстати, именно твой сын говорил мне об этом. Он говорил на удивление мудрые вещи: о том, что вся проблема в том, что Россия не стала мне домом, и в этом весь корень зла. Саша очень быстро понял меня в отличие от самых властных людей империи.
Елецкая молчала удивленная, даже потрясенная, теперь уже не столько трагической новостью камердинера, сколько неожиданными откровениями императрицы. Глория откупорила флакон со снадобьем дворцового лекаря и хотела было налить, но передумала. Встала.
Тут же подскочила с дивана Елецкая.
– Ты сиди, – остановила ее императрица. – Хочу, чтобы рядом был хоть кто-нибудь. Лучше посторонний, чем из дворцовых… Как ни странно, от тебя я чувствую больше тепла, чем от них. Надо бы послать за Эдуардом, – она глянула на дверь, потом потянулась к кнопке говорителя, но остановила палец в нескольких сантиметрах от бронзового диска. – Эдуард у меня очень чувствительный – будет плакать. Это я плакать почти не умею, – сказала она, и когда снова повернулась к Елецкой, графиня увидела, что ее глаза мокры. – Багряный дворец, да и вся Москва – чертово место. Здесь слишком много людей ненавидят меня. Вот, к примеру, Ковалевские… – Глория подошла к шкафчику, закрытому дверкой с инкрустацией яшмой, повернула ключ и открыла ее. Взяла там откупоренную бутылку с шотландским виски. Неожиданно повернувшись к Елецкой, спросила: – А знаешь, какой у меня сильный соблазн? Уходя отсюда, громко хлопнуть дверью! У меня много таких возможностей, еще больше поводов! Например, я могу открыто признать, что твой сын – стал моим любовником! Представляешь, какая буря поднимется?! Как это разозлит цесаревича! И брак твоего Саши с Ольгой станет вряд ли возможным! Я могу сделать очень больно Ковалевским!
– Ваше величество, пожалуйста не делайте этого! – темными, расширившимися зрачками Елена Викторовна смотрела на нее, медленно бледнея.
– Не делать? Ведь если бы я была дрянью, как