Владивосток оставил у Адель прекрасные, ни с чем не сравнимые впечатления, а её сын долгое время пребывал в абсолютном восторге от всего увиденного. К полудню следующего дня Шевелёв привёз гостей из Семиречья в Кангауз, в дом Бориса Анатольевича и Галины Семёновны Догот. Они тепло обнялись, будто близкие родственники. Духовная общность нередко делает людей даже ближе, чем формальные родственные связи. Борис, зная что Адель с сыном будут в Кангаузе недолго, предложил следующий план: «Аль-Бари вместе с нашим сыном Евгением и опытным таёжником Валентином Шевелёвым уходят на гору Педан в познавательную экскурсию по приморской тайге, а мы готовим ужин». План был безоговорочно принят.
Галина Семёновна по-хозяйски распределила каждому зону его ответственности в приготовлении ужина, а Борис Анатольевич, помимо прочего, должен был рассказывать об особенностях жизни в Приморье. Кроме того, Борис готовил к печати свою книгу – хронику вхождения дальневосточных территорий в состав Российской империи – и сейчас делился некоторыми эпизодами этой правдивой истории. Галина, активно участвуя в разговоре, готовила на десерт расстегаи с творогом и пирожки с лесной ягодой. При этом она ловко манипулировала руками, даже не глядя на продукты. Это поразило Адель, и она спросила:
– Галина Семёновна, как это возможно?
Хозяйка дома слегка смутилась и ответила, что не знает, как это происходит:
– Я не делаю ничего особенного, просто мои руки сами помнят, что надо делать.
– Рука поставлена, как сказал бы Пилат, – заметил Борис.
– Какой Пилат? Понтий? – улыбнулась Адель.
– Да, наш деревенский Понтий Пилат, – без тени сарказма повторил Борис и, заметив недоумение Адель, негромко и с расстановкой, словно сельский учитель перед классом, начал своё повествование.
– У нас по соседству жил старик-вдовец с библейским именем Пантелеймон, что с греческого языка, как известно, означает «Всемилостивый». Кстати сказать, некоторые черты его характера вполне соответствовали имени. Сельчане по простоте душевной, снижая греческий пафос, звали старика Пантелеем или Пантелеем Григорьевичем. В прошлом боцман рыболовецкого судна, он имел отменное здоровье, был человеком правильным, по-житейски мудрым и справедливым, хотя немного занудным. Однако последнее не мешало ему пользоваться непререкаемым авторитетом среди жителей деревни. Однажды во время нашей беседы я не со зла назвал его «Понтий Пилат». На мой взгляд, это прозвище очень точно подходило старику и мгновенно разнеслось по деревне. Поскольку людям было трудно выговорить Понтий Пилат, его прозвище сократили, и оно стало просто Пилат, как все считали – от слова «пилить». С тех