Глава III. Чисто греческое происхождение
Александрийская светская школа в это время, в принципе и несмотря на все влияния и изменения, которые она претерпела, была исключительно греческой, как и сама Греция37. Ее покровители, Лагиды, возможно, задумали несколько проектов по слиянию греческих и египетских религиозных институтов; что же касается ученых Музея, то нет никаких следов того, что они сделали хоть один заметный шаг в этом направлении. Египтяне придерживались той же позиции по отношению к греческим доктринам, и оба населения, далекие от слияния, продолжали до времен Филона жить в разных кварталах, одно вблизи Серапиума, другое в Брухиуме. Поэтому греческая школа Александрии могла дать гностицизму только те же элементы, что и Греция в целом.
Все показывает, что эти элементы были сведены к нескольким техническим терминам, нескольким философским идеям и нескольким культовым церемониям.
Технические слова Γνώσις и Γνωστικός, действительно, заимствованы из общего языка Греции; но сомнительно, чтобы они хоть раз встречались у древних авторов в том особом значении, которое они получили у гностических писателей. Что касается слова Γνωστικός, то оно встречается очень редко. Более часто встречающееся слово Γνώσις обычно имеет лишь очень простое значение знания. Именно так оно встречается у Геродота и Демосфена, а также у Аристотеля и Лукиана.
Однако язык и институты мистических философов Греции, как мне кажется, подготовили некоторые идеи и использование гностицизма. Пифагор, который допускал своих учеников к высшим учениям только после длительного испытания38, придавал слову Γνώσις значение, весьма сходное с тем, которое приписывали ему гностики: он понимал его в смысле созерцания и изучения Бесконечного, Вечного, и, согласно Проклу, главным элементом Λόγοι άπορρήτοι школы Пифагора было учение о Боге, то есть знание о верховном Боге. В этом же заключалась великая тайна гностиков.
Более того, Пифагор, путешествовавший по Египту, если не по центральной Азии39, и повсюду видевший преграду, воздвигнутую ранее между наукой народа и наукой мудрецов, называл спекулятивную или трансцендентную часть философии Επισήμη или Γνώσις τών όντων40, и в этом качестве он может по праву рассматриваться как своего рода предшественник религиозного гнозиса или, по крайней мере, как создатель философского гнозиса.
Греческий философ, наиболее склонный к мистицизму после Пифагора, Платон, также учился в Египте, и если он не привез с собой науку о святилищах этой страны, то, по крайней мере, усвоил там великое различие между этой наукой и наукой вульгарной. Согласно греческим традициям, только войны помешали этому Мудрецу продолжить свои путешествия по Азии, где он нашел бы то же самое различие между посвященными и профанами. Как бы то ни было, он перенес его в свое учение, и это неудивительно, поскольку он, с одной стороны, унаследовал учение Пифагора,