Марка мурлыкала себе под нос песенку о милой Катрин, которая ждет у фонаря, и варила кофе на горячем песке. Большой мешок с песком обитал рядом с газовой плитой, из него торчала кованая ручка черпака, который был как минимум втрое старше дома. А сковорода для песка, наоборот, была почти новая. Ее Атка подарила прошлой зимой, и ленивая пряха еще не успела до конца уничтожить посудину своей небрежностью. Над медной джезвой поднимался ароматный пар. Марка рассеянно возила ее туда-сюда по песку и припоминала забытые строчки старинной песни, которую, по слухам, пели даже каратели Третьей империи во время последней всемирной войны – до того она была прилипчивой.
Атка строчки третьего куплета помнила гораздо лучше, чем Марка, но подсказывать не собиралась. Она сидела на круглом трехногом табурете из дуба и, примостив на уголок кухонного стола свой ноутбук, проверяла отклики читателей на всех сайтах, где были опубликованы ее книги. Думать о книгах и читателях было проще, чем гадать, что там с Максом, но все равно толком не получалось.
Кофе поднялся шапкой, и Марка разлила его по белым чашкам. Поставила на стол рядом с ноутбуком и мельком заглянула берегине через плечо.
– Благодарят?
Ее острый носик едва ли не шевелился, как у лисы, когда та пытается учуять мышку. При этом полные губы юной кикиморки пытались изобразить хладнокровную незаинтересованность, а получилось что получилось. Марка выглядела точь-в-точь как человек с несварением желудка.
– Нет, не благодарят, – вздохнула Атка, раздумывая, стоит ли отвечать на новый комментарий с вопросом «когда прода?» – Я уже и не знаю, как и что писать, чтобы благодарили.
Марка убрала со второго табурета хлебницу и заняла ее место. Пригубила кофе, с удовольствием зажмурилась и сделала глубокий вдох.
– За тысячу зим светлая берегиня так и не поняла, что и как писать, чтобы люди благодарили? – фыркнула кикимора, обращаясь к своему зонтику, с которым не разлучалась даже на кухне.
Атка захлопнула крышку ноутбука. Отвечать на комментарий читателя в таком растрепанном настроении не хотелось. Еще, чего доброго, скажет какую-нибудь резкость, а другие посмотрят да и подумают, что лучше обходить стороной такого автора.
– Я пишу не тысячу зим, это первое. Людям в разное время нужно разное, и речь идет даже не о декадах, представь себе, а о считанных годах – это второе. Течения человеческого интереса переменчивы, как осенний ветер. И третье: я пишу не для всех людей вообще, а для очень конкретных людей.
Марка взяла из креманки кусочек тростникового сахара и, обмакнув в кофе, положила в рот. Расплылась в улыбке.
– Зима сменяет зиму, а берегиня все еще ищет своего читателя. Эта шутка мне никогда не надоест, да?
Кикимора была неплохо осведомлена о том, что тревожило берегиню, и это открывало ей предостаточно возможностей для точных уколов. Кто-то другой мог бы обвинить Атку в легкомыслии, и она не стала бы спорить. Острая на язычок Марка жалила так же, как золотая печать Договора на шее. Остроты кикиморы отрезвляли точно так