Сейчас. Я должна сделать это прямо сейчас.
Молниеносно, словно тень в ночи, я метнулась вперед и взмахнула кинжалом. Но удар пришелся лишь по пустому месту.
Руи лишь тихонько хмыкнул, когда я споткнулась. Он переместился так быстро, что я едва заметила. Мгновение спустя император уже стоял у противоположной стены и с нескрываемым весельем смотел на меня. Я, стиснув зубы, метнула в него кинжал через всю комнату.
Руи со скучающим видом поймал его на лету.
– Серьезно, Лина. Держи себя в руках.
С этими словами он бросил кинжал обратно мне. Я схватила оружие и стремительно бросилась на Руи.
Я сделаю это. Я убью его.
Но буквально в шаге от него я замерла.
Крысолов держал в своих тонких пальцах флейту, появившуюся из ниоткуда. Он поднес Манпасикчок к губам, и полилась музыка, живая и мелодичная. Ее нежные звуки порхали по моей коже, словно хрупкие бабочки или мягкие снежинки сияющим солнечным утром.
Каждый мой вдох становился медленным и удивительно глубоким, а чувство спокойствия, которого я никогда раньше не испытывала, делало мои веки невероятно тяжелыми.
«Положи кинжал», – шептала мне музыка, и я повиновалась.
Моя рука безвольно опустилась, кинжал с глухим стуком упал на пол.
«Подойди ближе, – призывала флейта, и я шагнула вперед. – Хорошо. Теперь посмотри на меня».
Мой разум помутился, перед глазами все расплывалось, но я изо всех сил старалась сфокусироваться на фигуре, стоящей передо мной. Сперва я различила сверкающие серебряные серьги, которые переливались перед моим затуманенным взором. Затем я перевела взгляд на его скулы, такие острые, что ими, наверное, можно резать стекло. Далее я заметила глаза, обрамленные длинными ресницами, в этих глазах клубились серебряные бури…
Потом в музыке что-то изменилось. Я начала задыхаться, согнувшись в три погибели.
Музыка превратилась в сплошной рев. Мое дыхание стало слишком резким, слишком хриплым, а зрение поплыло: в один момент оно стало четким, даже слишком четким, а в другой – смазанным и размытым.
Единственным облегчением стал тихий и мелодичный смех, который я услышала, когда Крысолов все-таки убрал свою флейту.
– Храбрая попытка, но тем не менее неудачная. – Руи отбросил мой кинжал в дальний угол комнаты. – Но теперь, когда ты уже не в состоянии сделать это снова, иди есть. Все остывает.
Я поднялась на ноги, тяжело дыша и шепча про себя гневные проклятия. Унижение и ярость, бушующие во мне, раскалили мои щеки до обжигающе-алого цвета.
Так вот каково это – быть под чарами Манпасикчока, флейты, успокаивающей десять тысяч волн.
У меня тряслись руки. Раньше меня трясло от Калмина, теперь – от Крысолова. Неужели моя судьба – всегда подчиняться чужой воле?
Руи бросил на меня взгляд, откинулся на одну из напольных подушек перед столом, налил себе горячего чая. – Мне говорили, что я неплохой музыкант, – сказал он с холодным смешком.
– А мне говорили, что я неплохой