Конечно, приезжие инквизиторы не интересовались, что там поют «У охотника Ромула». Не должно учёным монахам быть столь осведомлёнными в кабацких гулянках. Шпионы не слышали в тех песнях опасной ереси. Вот только согласно двум десяткам анонимных доносов – все написаны удивительно схожими буквами, – Пипин Козлобород сочинял куплеты и про чудесных волков. В них менестрель воспевал, как сверкают, как скалятся из-под гладенькой овечьей шкуры герцога серебряные волчьи клыки. Впрочем, дело поэта не имело перспектив для инквизиционного трибунала. Виршеплёта вскоре после допроса передадут герцогу, и брат Фома уедет в Страсбург, вернётся наконец к своим еретикам.
Да вот теперь ещё брат Бернар спустился позвать припозднившегося покаяльца.
Может быть, сам Пипин подошёл? Голос-то зычный!
Надо вам сказать, что в описываемую эпоху инквизицию пока больше интересовали не ведьмы или оборотни, а именно еретики. Что же касается колдовства, то у богословов всё ещё не сложилось общего мнения, действует ли оно, несёт ли настоящие угрозы или нет. Случалось даже, что инквизиторы отрицали само существование ведьм и, преследуя за веру в них как за опасное суеверие, спасали женщин, попавших под подозрение ближних.
Брат Фома в колдовство верил. Но он был малоопасен для ведьм. Век большой охоты на них ещё не наступил.
3. ПРИЗНАНИЕ
Рыжебородый великан рухнул перед монахом на колени. Плащ, подбитый лисьим мехом, волочился по снегу. В снегу осталась лежать перчатка с нашитыми стальными бляхами – верно ею несчастный колотил по двери. Рыцарский конь стоял необихоженным. Конь мотал головой и пускал из пасти облачка пара. А барон Беранжье упрямо полз в красный дом. Он силился ухватиться за подол рясы брата Бернара и всё выл, рыдал, громко всхлипывал и шмыгал носом:
– Mea culpa! Mea culpa!
Брат Бернар велел привратнику устроить лошадь на ночлег и запереть ворота, после чего присел и обнял несчастного.
– Что за беда случилась у вашей милости?
Сжав кулаки, да так, что побелели костяшки, барон поднял голову и прохрипел:
– Где я могу принести покаяние брату Фоме?
– Ты на месте. Не плачь. Я устрою ещё до заутрени беседу с главой трибунала. Только ты ведь можешь не тяготиться ожиданием, а облегчить душу немедленно прямо здесь мне.
– Не могу.
– Для того ли ты, сын мой, – монах взял назидательный тон, – так ломился к нам ночью в двери, чтобы привередничать в выборе исповедника?
– Для того! – отшатнулся от монаха рыцарь. – Ты, брат Бернар, – заверещал барон, – служишь в инквизиции только советником от епископского суда. Да тебя бы ни один доминиканский провинциал не послал проповедовать в чужие земли!
– Чем же растревожило тебя, кем я служу? – усмехнулся монах.
– Ты