Дауд сделал разворот, девочка вжалась лицом в его одежду. Плащ пах пылью и сыростью. Судя по хрусткому звуку, копье снова вошло в чью-то плоть. Закричали женщины, заругались мужчины. Дауд бросился бежать. Вцепившись пальцами в его плечо, Мара хотела закрыть глаза, но они застыли, как и все остальные части тела. Темные улицы проносились мимо с головокружительной скоростью, а где-то вдалеке бежали и ругались несколько фигур. Но ее страж несся со скоростью снежного барса, преодолевая в секунды расстояния, в которых Мара давно бы начала задыхаться.
Мимо проносились двухэтажные дома, повозки, недоумевающие и напуганные лица женщин, мужчин и детей. Дауд обгонял лошадей, которые, пугаясь этой резкости, начинали взволнованно топтаться на месте. За ними даже увязалась какая-то черная собака, которая, к слову, даже на своих четырех лапах не смогла догнать Дауда. Ветер свистел в ушах. Теперь пробежали короткой вспышкой освещенные лампадами особняки, и в окна выглядывали любопытные лица – белые, ухоженные, сытые. Снова появилась вымощенная камнями гладкая дорожка.
Фонарщик на этой улице разжигал свет в высоких столбах-лампах – вот откуда брались огоньки. Но в низине города никогда не горел огонь.
Матушка разъяренно ходила из угла в угол в темном помещении с каменной кладкой стен. Это самая непримечательная и бедная комната, в которой Мара еще ни разу не была до этих пор. Она стояла в одном углу вместе с Даудом, а в противоположном рыдала Лада, стыдливо укрывая полупрозрачную ночную сорочку серой шалью. За матушкой обеспокоенно бегал советник Виктор. Он что-то говорил, говорил, говорил ей на ухо, но Мара не могла, да и не хотела расслышать его слов. Сердце ее все еще бешено колотилось, сотрясая клетку ребер.
Незнакомым был только низкорослый коренастый мужчина, стоявший посреди пустой комнаты. Он одет слишком просто для советника, но матушка позвала его первым. Щетина на квадратном лице прерывалась мелкими, но глубокими шрамами; огромная челюсть выделялась настолько, что его и без того маленькие глаза становились почти неразличимы.
Матушка остановилась. На ее морщинистом лице видны вспухшие вены, седые волосы убраны скромной заколкой с единственной жемчужиной. Поверх ночной сорочки наспех наброшена зеленая накидка – она явно поднялась с постели в спешке. Впрочем, в глубине души Мара осознавала, что натворила.
– Кому ты сказала о побеге? – матушка развернулась к Ладе; Мара будто увидела, как похолодела ее кожа и как каждая волосинка на ее руках вздыбилась от ужаса.
– Клянусь, никому…
– Подумай хорошенько, – мать словно сдерживала зверя в своем голосе. Он